— Ваш отец вел дневник?

— Да. Подробные записи всех своих «следственных» действий. Думаю, что убийцы его искали. Но папа дневник всегда в сейфе хранил. А сейф у нас в квартире отыскать непросто…

— Вы позволите взглянуть на его записи?

— Конечно. Раз я решился признаться, какой смысл что-либо скрывать?

— И все-таки. Зачем вам понадобился Артур?

— Не знаю. Непростой вопрос. Я говорил уже, что был полон желания отомстить. Но невозможность это сделать меня бесила. А потом я встретился с Мариной и, знаете, многое понял. Пересмотрел. Не знаю, как объяснить, но мой взгляд на жизнь поменялся. Нет, я не возлюбил своих врагов, но злобы во мне стало меньше, чем любви. И я не хотел уже любой ценой сделать подонкам смертельно плохо. А вот напакостить мог. И срыв триумфа звездной парочки казался мне тогда достойной пакостью. Дурак был, правда. Если бы я прожил с Мариной еще месяц хотя бы, наверное, и этого не случилось бы. А теперь знаю, что мне грозит, я читал кодекс. Но лучше бы мне умереть. Из-за меня невинные люди погибли… Да я Марине в лицо в последнее время боялся смотреть. Дело к свадьбе, а я от нее шарахаюсь. И она ведь чувствует…

— Мне кажется, что она поймет, — тихо заметил Александр Борисович.

Александр Турецкий видел, что Павел очень страдает, винит себя и готов искупить свою вину. Между следователем и обвиняемым во время этих «задушевных» бесед возникло и окрепло редко встречаемое чувство взаимной симпатии и взаимопонимания.

Павел в ответ на эту реплику только вздохнул и покачал головой.

— Хорошо. Тогда еще вопрос. Кто такой Афанасьев? Какова во всем этом его роль? Куда он исчез? Где он может быть сейчас?..

— Геолог. Я не слишком осведомлен о его прошлом. Когда-то, отец рассказывал, Вадим Иванович служил в милиции, но из-за того, что он откопал компромат на начальство, подставили его самого. Отец пристроил безработного сначала в институтскую геологическую партию. А потом он преподавать начал. Соискателем диссертации был. Но со смертью отца попросился обратно в поле. Сейчас, кажется, на Самотлоре. Недавно совсем уехал. Надо в университете уточнить.

— Почему он прячется? Он был хорошо осведомлен о ваших семейных делах?

— Да. Он подсказывал отцу, опираясь на милицейский опыт, помогал выяснять какие-то детали через бывших сослуживцев. В общем, знал все, что знал отец. Только документальных свидетельств на руках не имел. Все было у отца в сейфе. Он и мне помогал, как мог. Только я не о расследовании мечтал, а о мести. А после того как Артур разбился, мне уже ничего не хотелось. И мы с Вадимом Ивановичем виделись редко. Кстати, именно он мне сообщил незадолго до отъезда, что дело о гибели Асафьевых направлено на дознание. И даже фамилию вашу назвал… Мы ведь однажды с вами уже встречались.

Перед глазами Турецкого всплыло летнее кафе в пелене дождя и пристальный взгляд молодого человека за столиком…

— Так. А я все мучаюсь. Лицо ваше мне знакомо, а где видел, вспомнить не могу. Значит, анонимки…

— Точно. Я ведь тогда все для себя решил. Но я еще не знал, что Марина станет мне так дорога. И я испугаюсь ее лишиться.

— То есть вы хотели быть уличенным в преступлении?

— Не хотел. Но собирался. Мне было важно, чтобы вы не бросили дело, как поступили прежние следователи. Понимаете, когда Артура с Ариадной не стало, я отказался от мщения. Я ненавидел убийц, но в погоне за справедливостью сам стал убийцей. И не вправе теперь никого судить, кроме себя. А люди судить меня вправе. Меня, а не Макарыча… Но материалы отца я хотел отдать в надежные руки.

— Почему нельзя было просто принести их в прокуратуру самому?

— Это все равно что признаться: я травил Асафьева.

— Но вы сейчас делаете то же.

— Нет. Это вы меня нашли. И вынудили признаться. Вышло как нельзя лучше.

— Из-за Марины?

Павел пожал плечами: понимайте, мол, как знаете…

— Что в университете, Галочка?

— Есть кое-что, Сан Борисыч. Вадимов Ивановичей там вообще всего два. Один — старенький завхоз на факультете — с Шаровыми никак не связан. А вот второй, преподаватель Афанасьев, говорят, с академиком был довольно близок. И хотя он уволился из педагогов в начале года, досье на него сохранилось. В отделе кадров у них порядки круче, чем в ФСБ.

Турецкий усмехнулся:

— И?

— И из анкеты, которую он заполнял, я все про этого подозрительного типа узнала. Он из профессиональных военных. Окончил училище в Ленинграде и уехал служить в Улан-Батор. Но был уволен за дискредитацию звания офицера. Несмотря на это, пристроился в милиции…

— Откуда опять был уволен со скандалом, — улыбаясь, продолжил начальник.

— Как вы догадались?

— Я не догадался, Галь. Я знаю. Ты же знаешь, что я всегда все знаю. Даже то, что он остался при институтской геологической экспедиции и сейчас прохлаждается в Самотлоре. Не знаю только, когда экспедиция должна вернуться.

— Через месяц.

— Долго, — закусив губу, заметил Александр Борисович. — Знаешь что? После совещания придется тебе к ним еще разок сгонять. Я повестку ему выпишу и запрос в кадры от прокуратуры. Пусть они его из командировки отзовут. Здорово он нам нужен, этот Афанасьев.

— Так-так, — смекнул Поремский, не присутствовавший на вчерашнем допросе. — Разговорился, значит, потомок академиков?

— Ага. — Турецкий кивнул и обратился к Яковлеву: — Володя, возьмешь понятых и с Шаровым съездишь на его арбатскую квартиру. Он нам дневник отца передает…

Дверь распахнулась, и в кабинет решительно вошел улыбающийся Грязнов.

— Чудеса бывают, Саня!

Квартиру Ильина отыскать оказалось непросто. За стеклянными громадами оказались старые московские дворики, где сам черт ногу сломит. Двухэтажные домики, где на одной площадке квартиры пять и двенадцать, номер один почему-то под чердаком, а семь — в полуподвале. Грязнов раза три обошел вокруг строения, пока не заметил заветную десятку почти на стыке стены и высокого кирпичного забора.

Позвонил.

Открыл дверь худой бородатый мужчина с желтым лицом, которому можно было дать и двадцать, и пятьдесят лет.

— Здравствуйте. Чем могу?

— Добрый день. Мне нужен Григорий Сергеевич Ильин.

— Перед вами.

— Меня зовут Вячеслав Иванович Грязнов. Я из милиции. — Грязнов раскрыл служебное удостоверение. — Разрешите войти?

Ильин внимательно оглядел «корочки».

— Настоящий генерал? Повезло мне, сподобился наконец. Заходите. Участкового не пускаю.

Однако с места не сдвинулся, загораживая дверной проем.