Потоком этой откровенности всерьёз подмочило почву под ногами моего чувства превосходства над бесчувственностью Артура. Я тогда, помнится, нелепо извинилась за то, что невольно ворошу ему рану, а Артур пожал плечами — мол, чего уж там, спасибо, что напомнила, — а потом ошарашил вскользь брошенным:

— Ты на неё, кстати, очень похожа, на мою мать. Гремучей смесью невинности и блядства, покорности и упрямства, и прочим совмещением несовместимого, — а потом добил окончательно следующим признанием, — Иногда я думаю, что болен, и что всерьёз был в неё влюблён. Она была такая…

А потом заиграл звонок телефона, и Артур моментально сделался собранным и чужим. Впрочем, какое я имею право так писать? Разве был он «своим» когда-то? Путаюсь…

— Везёт тебе, ты спать сейчас завалишься… — завистливо вздыхает Артур, несколкьо раз поддакнув телефону и отложив его в сторону. А мне ещё за Черубиной ехать.

— Ллиличка? — вопросительно киваю на телефон.

— Какое там… Лилия только идею подала, а улаживать всё я сам должен.

В общем, выяснилось, что моя дублёрша (вовсе не Лиличка) в наряде Черубины и в окружении проверенных людей сидела пол вечера на каком-то громком спектакле, и демонстрировала своё наличие в этом мире. Артуру теперь надлежало ехать её забирать.

— Зачем было вмешивать лишнего человека? — недоумеваю я, — Теперь на одно лицо, знающее, что Черубина во многом обманна, больше… Кто она? Кто эта дублёрша?

— Это я лишних людей не вмешиваю?! — довольно резко заявляет Артур, — Только и делаю, что подбираю твои хвосты. — потом успокаивается, — Пойми, не имей ты дублёра, твоё наличие рядом с нами давно показалось бы всем слишком подозрительным… А знакомить я вас не хочу. Оставайтесь не представленными. Так надёжнее. Меньше знаешь, лучше спишь…

* * *

Врут, будто звёзды не ездят в метро! Каждый вечер Артур довозил Марину до Черкасского, ждал, пока в подъездной темноте многоквартирника утонет её силуэт и уезжал, успокоенный. А Марина с идиотской точностью стократ проведенного ритуала проходила подъезд насквозь, покупала в киоске чего-нибудь к чаю и… спускалась в метро, чтобы ехать на свою окраину в старую разваливающуюся коммуналку. Снимать квартиру не хотелось, а на покупку звезда ещё не заработала — период раскрутки «Русской красавицы» не предполагал больших зарплат, а солидная часть прибыли, как звезде объясняли, первое время шла на погашение Рыбкиных вложений. Каждый день огромные деньги всё приближались к карманам звезды, но так пока их и не достигли. Впрочем, дела шли таким образом, что Марина даже начала уже присматривать себе район, в котором хотелось бы загнездиться. Официально описанное договором «первое время» подходило к концу, и Марина должна была вмиг сделаться страшно богатой. В таких приземлённых рассуждениях, звезда, отводя глаза от плакатов с собственным замаскированным изображением, прижималась грудью к прохладной поверхности поручня вагона. Вдруг она явственно ощутила, как в бок впивается чей-то возмущённый зад. Этим вечером случилась какая-то авария на линии, поезда шли теперь переполненные до ушей и помятые пассажиры бессловесно принимали такое положение вещей. И звёзды тоже. Хотя именно сегодня страшно не хотелось быть помятой и взъерошенной. Сегодня ведь, как-никак, у звезды было свидание. Дома её должен был ждать мальчик Пашенька.

Звезда уже не помнила, когда и за какие заслуги вручила Пашеньке экземпляр ключей от своего жилища. Едва в его жизни выдавался промежуток, Пашенька звонил и спрашивал с придыханием:

— Я приду?

— Приходи, — иногда отвечала звезда, в последнее время всё чаще, потому что все свои серьёзные связи давно разогнала, а случайные ей по статусу были не положены. Так уж вышло, что Пашенька оказался самым верным и удобным вариантом. Кроме того, у него были тёплые пальцы, куча нерастраченной нежности и напрочь отсутствовало любопытство. За последнее Марина была ему особенно благодарна. — Приходи, — повторяла она, — Ты-то приходи, а вот приду ли я? Не от меня зависит. Не знаю.

— Вы постарайтесь уж. Я буду ждать, — его трогательное «вы» в привычное от остальных «ты» так и не деградировало, что иногда звучало катастрофически смешно: «Мариночка, сдвиньтесь, пожалуйста, вы мне отдавили все яйца».

Он обещал и ждал. Переживал, наверное, потому что о нынешней её жизни имел лишь смутные представления. А спросить не мог, потому что звезда приказала когда-то тему эту оставить навсегда, да сделала это таким тоном, что теперь и не подступишься. Знал Пашенька о ней лишь то, что видел — приходит поздно и на нервах, из редакции, судя по некоторым телефонным разговорам, давно уволилась, в деньгах не нуждается, но на их растраты не имеет времени… Наверное, в душе Пашенька был уверен, что Марина пошла в какие-нибудь элитные проститутки. По крайней мере, тактично трагичное его к Марине отношение этим вполне можно было объяснить.

— Эх, Марина, — признался когда-то он, мечтательно глядя в потолок, — Мечтаю я всё переделать. Вот заработать бы миллион… Я бы увёз вас далеко-далеко. Даже не увёз, на руках унёс бы. И ни в чём бы вы у меня не нуждались…

— Я и так не нуждаюсь, Пашенька, — мягко останавила звезда.

— Знаю, знаю, — отмахнулся он, — Только лучше уж нищими быть, чем так «не нуждаться». Хотя, оставим эту тему, я помню, что вы её не терпите. Кто я такой, чтоб поучать? Что я могу вам дать взамен? — и снова с умиротворённым выражением мечтания — Другое дело, заработал бы я миллион!

Марина тогда разозлилась. Причём здесь миллион? Любишь? — Хватай, увози, борись. Боишься ответственности? — Никакой миллион не поможет. Но Пашеньке она об этом, конечно, не сказала. Он бы не понял, или, не дай Бог, понял бы буквально, попытался бы Марину увезти, и пришлось бы его тоже прогонять.

Марина уже подходила к дому. Разбитая лампочка над подъездом, резкими краями уставившись в решётку плафона, арестованным огрызком взывала к совести жильцов. Жильцы, и Марина в их числе, стыдливо отводили глаза и проходили мимо. Год назад эту лампочку посадили в клетку, спасая от покушений окрестных вандалов, выкрутивших все предыдущие подъездные светила. Полгода назад, в результате тушения пожара, эта лампочка оказалась разбитой и навек погребённой в своей клетке — решётка отчего-то уже не скручивалась.

В голову звезды пробрались нехорошие ассоциации: «Вот так и я. Сначала, спасаясь, позволила заточить себя в клетку, а теперь разлагаюсь в ней потихоньку, доказывая что-то беспутное. А клетку заклинило уже давно, и вырваться из неё уже нельзя…»

Случайная картинка резко испортила звезде настроение и в комнату она вошла уже «на взводе».

— Наконец-то, — нервно улыбнулся Пашенька ей навстречу. Выяснилось, что он сидит здесь уже три часа, вяло теребит какую-то игрушку на дисплее ноутбука, и ждёт. А может и не ждёт. Просто дома у него две сестры, родители и зашнурованная бельевыми верёвками кухня, а здесь тишина и покой.

— Извини, задержалась. Много дел навалилось…

— Да я, собственно, ухожу сейчас. Можете не спешить. Ухожу совсем. Это дело решённое. Мне только нужно вам сказать кое— что…