– Агаш, ты это, давай сходи к дяде Косте Козловскому… У него телефон не работает. Пусть зайдет, срочно скажи, зовет Сергей Иваныч. – Мотя, не думай, что я тебя выпроваживаю. Но это… Мне Валентина Игнатьевна башку отвернет, давай Матвей, давай все, хорош. Агашка, одевай его.

– Вы че?! У меня день рожденья седня! – грозно вскричал Мотя, вырываясь. Он спустил ноги на пол, расправился, раскраснелся, как-то расширился, утвердился ногами, руками и выдвинул вперед пустую стопку: – Отлично! Отлично сидим, Сережка! Когда еще так побазарим? Друга, я не пойду никуда!

Пришел Костя, помог одеть Матвея и увел его домой. Позвонила Валентина Игнатьевна:

– Ну че, мой-то не сильно вас… стеснил-то? Вы уж извините… И спасибо вам. Спасибо.

На следующий день в школе Валентина Игнатьевна посмотрела на меня с теплотой и снова сказала: «Спасибо!», очень твердо и с чувством.

– Да ладно, Валентина Игнатьевна. Все хорошо.

– Да как ладно? Вы ведь вдвойне герой – еще и плашкоут притащили!

Я немного волновался и думал, что Матвей придет на следующий день с бутылкой и разговором. И не знал, хорошо это или нет. Конечно, и радость была в таком повороте, и неловкость: пришлось бы с Мотей по всем правилам пить, а не хотелось, да и возврат к пьянке сводил на нет все спасение.

Через день я встретил Матвея. Он только что поднялся по нашей бесконечной лестнице и шел по краю угора. С бачками, ружьем, весь перевьюченный – ездил на охотничий участок. Говорю об этом специально, потому что у него рядом с поселком есть еще озеро, где его дед охотился и где он весновал на ондатру и уток. А у меня на озеро план.

Приземистый, широкий и на редкость кряжистый, Мотя кивнул, приветливо поздоровался за руку. Я спросил про лодку:

– Да нашел вчера, к Сурнихе прибило. Под ту сторону.

– Это сколько кило́метров? – зачем-то ударил я на «о».

– Пятнадцать киломе́тров, – сказал он буднично, и мне стало неловко.

– Н-да… – Я покачал головой.

– Давай, Серег. Заходи, если че надо будет.

Интересно наблюдать за собой. Вроде сознательный человек, а внутри будто сидит кто-то серый, как крыс. Практичный, животный, который, чуть что, как пролитая вода, стремится занять место на плоскости, где попокатей. И если его не осаживать, опозорит так, что не отмоешься, как с этим окурком на покрывале, к которому мое нутро дернулось, подалось судорожно, испугавшись за материальное. Меня и раньше расстраивали эти тельные, подобные мышечному электричеству, судороги – казалось, у меня не может быть черт, которые презираю в других. Гордыня крайнейшая! Потому что главное – не какие качества тебе дадены, а как ты Божьему в себе помогаешь. Хотя все от обстоятельств зависит: бывает, пока один – еще справляешься, а как с людьми захлестнешься, так все Божье куда-то делось, а одна гордыня и вылезла. Видно, я чего-то главного не понимаю, не знаю, например, где настоять, где уступить, и от этого мучаюсь.

Конечно, я могу быть и твердым и чувствовать границу, дальше которой не двинусь, но от стыда не могу избавиться ни при каких обстоятельствах: едва отобью край колышками, стану рядом как дурак – и чувствую себя так же фальшиво, как когда и прослабляюсь. Хотя точно знаю, что и в силе слабость бывает, и в слабине сила. А сам иногда уступаю вроде, а от уступки мне подпитка – раз другому прибавка, и я как при ней.

По крайней мере, так казалось, когда Эдик стал поддавливать с мотором. Он просит, значит, нужно. А мне почти все равно. Ему край, а мне середка. Сижу проверяю тетради. Приходит Эдик. Он запил с кем-то, из-за этого поругался с женой, но потом что-то свежее и веселое переложило ссору, и ко мне он ворвался, как обычно, полный предысторией, сияющий и требующий гостеприимства:

– Серег, здорово! Разрешите ввалиться! – крикнул он, сияя счастьем до ушей и будто неся счастье другим.

– Заходи. – Я оторвался от таблицы.

– Здравствуйте, – сказал торжественно, оглядывая восторженно комнату.

– Ну проходи… – отвечаю сдержанно.

– На-ка, – протягивает сверток с рыбиной и белую бутылку, выпукло и самодовольно блестящую круглыми плечиками, очередные «Хрустально-медвежьи озера», «Озерные медвежьи родники», прущие ацетоном. И вдруг пугающе посерьезнел: – Сергей, у меня дело к тебе. Токо не пугайся.

– Что такое? – насторожился я.

– Га-га-га! – Он указал на меня пальцем: – Задергался!

И, деланно нахмурившись, сказал:

– У тебя стопки есть? – и тут же залыбился, довольный розыгрышем: – Ха-ха-ха! А скажи – испугался!

– Эдик, стопки есть, да только я работаю.

– Да лан, работа не волк. И не росомага, хе-хе. В тайгу не удерет. Я же к тебе не каждый день вот так вот прихожу.

– Как не каждый? А на лодке тогда?

– Дак то на лодке, – с неожиданным умудренным холодком парировал Эдя, показывая, что он всегда начеку. – А это сухой ногой.

В такой обстановке два пути-сценария, исключая, конечно, выгон гостя восвояси. Сценарий первый: наотрез отказаться, что чревато препирательствами, потому что гостю не гордо «в одново» пить, так как он не «ганька же какой-нибудь»… Вот не хотел, а чувствую, завязывается какое-то руководство по обращению с подвыпившим гостем, но иначе не выходит – нужна полная ясность.

В общем, если продолжительность препирательств превосходит по времени краткое и решительное совместное питье «по три стопки – и шабаш», то целесообразно выпить по три стопки. Это и есть сценарий два. Если окружающая обстановка располагает нужным реквизитом, например, одетая на тебя куртка или стоящие на тропинке заправленные канистры, то можно сказать, что рад бы загудеть, да через минуту едешь на рыбалку с кем-нибудь очень пунктуальным и свирепым на расправу с опоздавшими.

Доктрине, что пришелец многого не просит, а только, дескать, поддержать тремя стопками, можно противопоставить то, что ты так не умеешь, мараться тремя стопками не привык и сам способен загудеть так, что тошно станет всем, и гостю в первую очередь, и что скоро тебе на работу. Позиции слабая, так как у гостя наготове проверенный козырь: «Ладно, я тогда сам по себе посижу. – И грозное: – Это хоть можно?»

Так как невозможно спрогнозировать, сколько времени отъест тот или иной вариант, никакой гарантии эффективности дать нельзя. Многое зависит от мастерства противника, с каким он может растягивать процесс, используя все способы давления и манипуляций понятиями «ты че как не русский?» или «где твоя широта души?». Второй сценарий опасен еще и тем, что, почуяв слабину, противник закрепится на завоеванных рубежах и перейдет на позиционную войну, в которой определяющее значение приобретут объемы его боекомплекта. Главный же минус второго пути состоит в том, что в случае если противник все-таки не ограничится тремя залпами и вынудит вас к дальнейшей совместной операции, то при ее затягивании есть опасность скатиться в полномасштабное обоюдное застолье. Аргументация в этом случае следующая: раз уж день пропал и все равно придется с негодником сидеть, то не лучше ли это сидение скрасить хмельным скрасом? Заодно и увеличив вдвое скорость расхода топлива.