подходила к концу, но все не кончалась. В числе моих друзей, сегодня живущих в России, есть и евреи. Они из нее уже не уедут, но дети их в Израиле, в Швеции, в Германии, еще где-то. Потому не могу исключить, что это – последние могикане. Однако для меня очевидно, что и с отъездом последнего из евреев антисемитизм в России не прекратится. Порукой тому – недавние решения Собора Русской Православной Церкви. Церковное начальство требует заново расследовать убийство царской семьи: по его мнению, это убийство было «ритуальным». Останки царя, царицы и их детей (чудом найденные, но это отдельная история) идентифицированы самыми надежными, научными, молекулярно-генетическими методами, однако церковь не признает их царскими и не хочет их похоронить, как того требует вековая традиция российского православия. Канитель тянется больше двадцати лет. Все потому, что научная экспертиза не подтвердила версию еврейского ритуального убийства. Российские национал-патриоты, не только религиозные, этим крайне недовольны. Церковь объявила царское семейство святым, то есть всех их причислила к лику святых великомучеников; но царь, убитый большевиками, им не нужен, а нужен царь, убиенный от жидов. Это не имеет никакого отношения к тому, сколько евреев остается в России. Вот вы привели слова Эйнштейна, что антисемитизм – тень евреев. Это, конечно, верно. Но это не вся правда. Эта тень обладает волшебным свойством – отделяться от предмета, который ее отбрасывает, и жить самостоятельной жизнью. Антисемитизм самодостаточен – в наличии евреев он не нуждается.

…Настоящая литература – это человековедение, в центре ее внимания душевный мир человека, вечные проблемы любви и ненависти, ревности, смысл и назначение жизни, смерть и бессмертие… Еврейский вопрос и антисемитизм – одна из таких вечных проблем.

Январь-февраль, 2018

После юбилея

(Семен Ланверг)

В апреле 2016-го исполнилось семьдесят лет Семену Михайловичу Ланвергу – чикагскому радиоведущему, замечательному театроведу и культурологу.

Этот юбилей мало кто заметил. Ланверга поздравили в эфире двое его коллег по радио «Новые горизонты». Не было творческого вечера. Не обмолвились об этом событии другие, теперь уже многочисленные чикагскиерусскоязычные радиостанции. Промолчали газеты. Впрочем, думаю сейчас: тут нет ничего удивительного. В эмиграции СМИ наредкость «самодостаточны»; их – если не пахнет скандалом – не волнует вопрос: что там у «соседей»?

Когда-то меня познакомил с Ланвергом наш общий, увы, уже покойный друг искусствовед Ванкарем Никифорович. Он говорил о Ланверге с восхищением и печалью: эмиграция явно не востребовала многие таланты этого яркого человека. Потом мы изредка встречались на чикагских улицах или каком-нибудь концерте. Однако мне всегда казалось: я хорошо знаю Ланверга. Наверное, здесь не было ошибки. Дело в том, что в течение двадцати лет я слушал по радио его авторскую программу «Имена».

Помню, впервые меня привлек красивый, пожалуй, даже завораживающий голос ведущего. Его богатая, щедрая на нюансы и отттенки русская речь резко выделялась на фоне обычного радийного мусора. Я удивился. И не перестаю удивляться до сих пор, стараясь понять уже другое: в чем своеобразное обаяние, неумолимое притяжение радио-эссе Ланверга? Вот неторопливо идем мы с ним по театральной Москве или театральному Киеву (цикл из доброго десятка передач!). Вот заглядываем на репетиции Соломона Михоэлса, Юрия Любимова, Анатолия Эфроса. Вот приходим на спектакли Владимира Высоцкого или Олега Даля. Разные эпохи, разные индивидуальности – неизменно одно: у слушателя возникает сразу не объяснимый «эффект присутствия»…

Конечно, это одна из безошибочных, вечных примет театра. Не зря свои программы Ланверг называет (конечно, для себя, мысленно) спектаклями. Так для него привычнее. Но в этом есть и иной, глубинный, смысл. Спектакль? Хотя, вроде бы, многие его программы по форме представляют собой интервью, которые я слушаю, боясь оторваться. Нет, меня не гипнотизируют имена: Олег Табаков, Армен Джигарханян, Михаил Козаков, Валентин Гафт, Елена Образцова… Нет, ведущий не задает вопросы, от которых интервьюируемым хочется спрятаться. Просто вместе с собеседниками (со многими он общается уже десятилетия!) Ланверг опять совершает маленькое чудо: реконструирует спектакли, фильмы, театральный процесс, да что там – ушедшие годы. То же и с собеседниками помладше – Сергеем Маковецким, Олегом Меньшиковым, Сергеем Безруковым, Юлией Рутберг, Максимом Авериным, когда Ланверг размышляет о «новом театре» или задается старым вопросом: «Смотрите, кто пришел!»

Однажды Эльдар Рязанов сказал ему после передачи: «Семен, вы знаете обо мне больше, чем я сам. Я-то уже стал забывать».

Не раз с удивлением замечал, как у гостей Ланверга (если они раньше не были знакомы с Семеном) неожиданно меняется настроение, в частности, исчезает плохо скрываемое пренебрежение к «заморскому» радиоведущему – появляется уважение к его несомненному профессионализму. Так было, помню, с Константином Райкиным – до тех пор, пока Ланверг не начал блистательно анализировать первые спектакли театра «Сатирикон». Так было с Михаилом Ефремовым – пока Семен точными штрихами не нарисовал устный портрет Олега Ефремова: портрет светлый и трагический, одновременно.

Творчество неповторимо озаряет нашу жизнь и придает ей единственный, сокровенный смысл. Так я бы передал лейтмотив программ Семена Ланверга. Вот почему он представляет слушателям не только шедевры театра, но говорит о знаменитых «Русских сезонах» Дягилева, окрашенных тайной картинах Бенуа, Бакста, Врубеля, музыкальных экспериментах Стравинского, неумирающих танцах Анны Павловой и Вацлава Нижинского, поэзии Бродского.

У каждого из нас был свой путь в эмиграцию. А до того – часто загадочный, не понятный со стороны поиск призвания. Однако его жизнь сразу и безоговорочно определила любовь к театру. Он ведь и вырос среди кулис: отец Семена был театральным администратором. А окончив театроведческий факультет Киевского театрального института, Семен полтора десятилетия заведовал литературной частью Национального академического театра русской драмы имени Леси Украинки. Одновременно восемнадцать лет преподавал в родном вузе курс истории театра и театральную критику. Не сомневаюсь, он мог бы написать (а, может, и хотел?) пьесу под названием «Зав-лит». Легко угадать подоплеку сюжета: борьба с инстанциями, не пропускавшими талантливое и смелое на сцену; будни театра с его поэзией и интригами; дружба героя с актерами и режиссерами, многих из которых потом назовут великими (Адой Роговцевой, Богданом Ступкой, Романом Виктюком). И, наконец, обычное, как у всех, прозрение спустя десятилетия: та суматошная жизнь и была его счастьем.

Когда-то он обильно публиковал в газетах и журналах свои статьи и рецензии. Но это когда-то – не теперь. Мне не надо спрашивать его о причине. Знаю, что Ланверга многое тяготит в эмиграции: дилетантизм, постепенно ставший нормой; воинствующее хамство, давно отстоявшее здесь свои права. Спросил однажды Семена: не жалеет ли он об отъезде из Киева; не хочет ли – хотя