тут, и там своих московских и нью-йоркских друзей» (Алексей Никитин).

В «вечном движении» герой Гари Лайта многое обретает. Живя с отрочества в мире небоскребов, он так естественно для себя увидит:

У этих окон не было ресниц,

в пустых глазницах пребывало безвременье…

А в другой раз поэт совсем «по-русски» выдохнет:

В Чикаго перепад температур,

над городом осадки из сирени…

Примечательно соседство «русского» и «американского» в любовной лирике Гарри Лайта. Иногда герой сознательно сравнивает:

…И девушки в дубленках нараспах,

что на Тверской, что здесь – все те же темы:

«Секс в городе», Ирак, Пелевин, Бах.

«Вчера дала… не то чтобы хотела…»

(«Чикаго-Москва-параллели», 24 февраля 2004)

Разумеется, подлинность чувств не связана ни с географией, ни с Камасутрой (тема одного из стихотворений Гари Лайта). Скорее – жизнь души, как всегда, созвучна жизни природы:

Как давно ты не слушала дождь.

Знаешь, он в сентябре не скрывает

ни печали, ни запаха неба,

шелестит в обреченной листве…

Я не пишу сейчас ни творческий портрет Гари Лайта, ни портрет его лирического героя. Надеюсь, когда-нибудь литературоведы, лингвисты, социологи совместно проанализируют искания двуязычных поэтов нашей иммиграции. Замечу все же: «вечные возвращения», обостряя взгляд героя, порой, кажется, иссушают его душу – «возвращение» вдруг выглядит бегством от самого себя… Это тоже по-своему точно фиксирует любовная лирика поэта. В частности, одно из стихотворений октября 2004-го:

…Стыл в подстаканниках женой налитый чай,

прозрачный воздух сумерек осенних

туманом легким, словно невзначай,

просеивался сквозь листву деревьев…

В ногах посапывал набегавшийся пес,

досаду затаив на юрких белок,

и запах женских свежевымытых волос

плыл мимо замерших в часах забытых стрелок…

Приснилось…

В начале творческого пути Гари Лайта можно было гадать: что же перевесит в сердце поэта – Россия или Америка? Наивный вопрос. Справедливы слова Александра Дольского, заметившего (тоже много лет назад, в предисловии к одному из первых сборников стихов Гари Лайта): «Его любовь к русской литературе навсегда осталась его Страной Пребывания».

…Я ближе узнал Гари Лайта, когда по его приглашению принял участие в вечере памяти Александра Алона. В сущности, Гари и открыл для меня этого своеобычного барда, романтика, который без ложного пафоса был так предан своей мечте и идеалам: юношей Алон репатриировался в Израиль, стал морским офицером, совсем молодым погиб в Нью-Йорке, вступив в схватку с бандитами… В семнадцать лет услышав Алона в Чикаго, Гари Лайт воспринял его песни как «откровение». А «через несколько месяцев после трагической гибели Саши на Лонг-Айленде я дал себе слово, что сделаю все для того, чтобы имя Александра Алона и его творчество не канули в небытие».

Примечательно: Александр Алон осознавал себя певцом нашего Исхода и, бесспорно, был им. Алон не сомневался: тем, кто идет по символической пустыне, по-прежнему нужна русская литература, ее и в эмиграции надо создавать и строить.

Читая стихи Гари Лайта, следя за его поисками в «промежутке» всегда такой короткой жизни, я тоже думаю об этой будущей литературе.

2005

P. S. Прошло много лет. Сегодня эти заметки могут стать предисловием к другой статье о творчестве Гари Лай-та, тема которой – исполнение надежд.

Удача – жить…

(Игорь Михалевич-Каплан)

ЕЦ Очертим сразу тему нашего разговора? Вот она: писатель в зарубежье. Тема более чем уместна. И потому, что вы прожили здесь четыре десятилетия. И потому, что альманах «Побережье», который вы издавали, стал своеобразным зеркалом нашей литературной эмиграции. Как пришло к вам решение покорить Америку? Помните ли вы свои первые шаги на новой земле?

ИМ-К Конечно, помню. Мне даже кажется часто: я уже здесь бывал много веков назад… И был евреем-индейцем (шутка), совершал святые обряды, исполнял ритуальные танцы, изучал астрономию и культуру на этих просторах. Поэтому, когда сорок лет тому, в 1979-м, я вступил опять на ту же землю, многое мне было знакомо – не только по романам Майн Рида и стихам Генри Лонгфелло… Маршрут же выбирать не пришлось – у нас имелись американские родственники, а путь из Львова через Венскую передышку и Римские каникулы привёл в Филадельфию, бывшую столицу США. Первые шаги? Они были очень драматичными. Я приехал с тяжело больной мамой, у неё оказалась большая опухоль в голове – потребовалась сложнейшая многочасовая операция и целый год реабилитации. Так что когда меня спрашивают, чего я достиг в Америке, я отвечаю: продлил жизнь своей маме на двадцать лет! У нее после этого было еще много счастливых дней.

…Признаюсь: мне в жизни очень везло. В доме у нас бывали писатели, журналисты, люди науки, актёры, режиссёры, композиторы. Например, лекции по литературе специально для меня читала мамина подруга Евгения Семёновна Гинзбург (мать писателя Василия Аксёнова). Да, всё это было: круг интеллектуальной молодёжи, студенческая среда, споры, капустники, розыгрыши. Эти традиции перекочевали со мной и в эмиграцию. Оглянулся, осмотрелся, и взялся за старое: организовывал литературные концерты позднее открыл издательство и литературно-художественный альманах «Побережье». Что было – то было…

Я всегда считал удачей встречу с людьми неординарными, необычными. И таких удач в эмиграции было немало. Здесь в поле моего зрения попали Иосиф Бродский, Наум Коржавин, Лев Лосев, Василий Аксёнов, Сергей Довлатов, Борис Филиппов, Евгения Жиглевич, Татьяна Аист, Ираида Лёгкая… Этот список можно продолжать и продолжать… Степень близости знакомства была разной: иногда только переписка, телефонные переговоры, смс сообщения и тому подобное. Но само присутствие таких личностей в литературном пространстве эмиграции было очень важным. Я вспоминаю забавный случай. В начале восьмидесятых, будучи в Нью-Йорке, я пошел с друзьями пообедать в бруклинский ресторан «Кавказ». Недалеко от нас сидели и говорили по-русски трое мужчин. В зале было полутемно. Но двоих я узнал сразу: знаменитого американского киноактера русского происхождения Юла Бриннера и звезду балета Михаила Барышникова. Мне стало интересно: кто же третий? Тихонько спросил официанта, когда тот подошел к нашему столику. Он наклонился, чтобы соседи не услышали: «Это русский поэт местного разлива – Иосиф Бродский…» Через несколько лет поэт «местного разлива» стал лауреатом Нобелевской премии.

Что же касается первых литературных шагов в Америке, то они тоже были более чем удачными. Первая публикация – большая подборка стихотворений на украинском языке – состоялась в