Она почувствовала, что рядом кто-то стоит. Это оказался Марк.

— Зачем себя мучить, Дженни? Тебе здесь не место.

— Что они ищут?

— Хотят удостовериться, что на лице ребенка нет синяков или признаков того, что на него давили.

Дженни вспомнила, как длинные ресницы отбрасывали тени на бледные щеки, вспомнила крошечный ротик, синюю вену у носа мальчика. Синяя вена. До того утра она не замечала эту вену.

— Ты заметил у него какие-нибудь синяки? — спросила она. Уж Марк знает разницу между синяком и веной.

— Когда я делал ему искусственное дыхание, то довольно сильно сжал его лицо. Так что могли появиться синяки.

— Ты сообщил им это?

— Да.

Дженни повернулась к нему. Ветер был несильный, но от каждого порыва она вздрагивала.

— Ты сказал им это, чтобы защитить меня. В этом не было необходимости.

— Я сказал им правду, — ответил Марк.

Катафалк вырулил на грязную дорогу.

— Возвращайся в дом, — посоветовал Марк.

Шагая рядом с ним по свежему снегу, Дженни старалась разобраться в своих чувствах. Марк такой высокий. Она не замечала, насколько привыкла к сравнительно невысокому Эриху. Кевин был высоким, выше шести футов. Какой рост у Марка? Шесть футов и четыре-пять дюймов?

Болела голова. Груди жгло. Почему молоко не исчезает? Оно больше не нужно. Дженни почувствовала, как намокла блузка. Будь Эрих дома, он пришел бы в ужас. Он терпеть не может неопрятность. Эрих такой аккуратный. И такой скрытный. Если бы он не женился на ней, то имя Крюгеров не вываляли бы в грязи.

Эрих считает, что Дженни опозорила его имя, и все же заявляет, будто любит ее. Ему нравится, когда она выглядит как его мать. Вот почему он всегда просит, чтобы она надевала сорочку цвета морской волны. Может, когда она ходила во сне, то старалась выглядеть как его мать, чтобы сделать ему приятное.

— Наверное, старалась, — произнесла Дженни. Собственный голос напугал ее. Она не знала, что говорит вслух.

— Дженни, что ты сказала? Дженни!

Она падала, ноги не держали. Но не успели волосы коснуться снега, как что-то остановило ее.

— Дженни! — Она была у Марка на руках, тот нес ее. Не тяжело ли ему? — Дженни, ты вся горишь.

Может, из-за этого у нее мысли путаются. Дело не только в доме. О боже, как она ненавидит этот дом.

Дженни ехала в машине. Эрих обнимал ее. Она вспомнила эту машину - универсал Марка. Он держал там книги.

— Шок, лактационный мастит, — сообщил доктор Элмендорф. — Оставим ее здесь.

Было так приятно уплыть прочь, надеть эту жесткую больничную сорочку. А сорочку цвета морской волны она терпеть не может.

В палате часто появлялся Эрих:

— У Бет и Тины все хорошо. Они передают тебе привет.

Наконец Марк сообщил Дженни то, что ей нужно было знать:

— Ребенок снова на кладбище. Больше его не побеспокоят.

— Спасибо.

Его пальцы сомкнулись на ее руках:

— Ох, Дженни.

В тот вечер она выпила две чашки чаю и съела кусочек тоста.

— Приятно видеть, что вам лучше, миссис Крюгер. — Медсестра искренне радовалась. Почему же от этой доброты Дженни хотелось плакать? Раньше она воспринимала как должное то, что нравится людям.

Повышенная температура все еще держалась.

— Я не позволю вам уехать домой до тех пор, пока мы не собьем ее, — настаивал доктор Элмендорф.

Дженни много плакала. Нередко, задремывая, она просыпалась с мокрыми от слез щеками.

— Пока вы здесь, я хотел бы, чтобы с вами поговорил доктор Филстром, — сказал доктор Элмендорф.

Филстром был психиатром.

Он сидел у койки Дженни - аккуратный человечек, похожий на банковского служащего.

— Я так понимаю, у вас были повторяющиеся ночные кошмары.

Они все хотят доказать, что она сошла с ума.

— Больше у меня их нет.

И это было правдой. В больнице Дженни начала спать нормально. С каждым днем она чувствовала себя все сильнее, все больше похожей на себя прежнюю. Она поняла, что по утрам шутит с медсестрой.

Самое трудное наступало во второй половине дня. Дженни не хотелось видеть Эриха. От звука его шагов в коридоре ладони становились липкими от пота.

Эрих привез девочек повидаться с ней. В больницу их не пустили, но Дженни стояла у окна и махала им рукой. Почему-то девочки, когда махали в ответ, казались такими потерянными.

В тот вечер Дженни съела весь ужин. Ей нужно восстановить силы. Больше ее ничто не держит на ферме Крюгеров. Они с Эрихом не смогут вернуть то, что однажды у них было. Дженни придумает, как сбежать. И она уже знает, что делать. Во время поездки в Хьюстон они с Бет и Тиной как-нибудь оставят Эриха и сядут на самолет до Нью-Йорка. Может, в Миннесоте Эрих и сумел получить опеку над детьми, но штат Нью-Йорк никогда не присудил бы ему такое право.

Чтобы получить кое-какие деньги, она может продать медальон Наны. Несколько лет назад ювелир предлагал Нане за него одиннадцать сотен долларов. Если Дженни получит такую сумму, то денег хватит на билеты и на то, чтобы протянуть до тех пор, пока она не подыщет работу.

Вдали от дома Каролины, портрета Каролины, ее кровати и ночной сорочки, вдали от сына Каролины Дженни снова станет собой - будет размышлять спокойно, обуздает ужасные мысли, которые почти выплывают на поверхность сознания и ускользают прочь. Их так много - так много впечатлений, которые убегают от нее.

Дженни уснула, слабо улыбаясь и положив руку под щеку.

На следующий день она позвонила Фрэн. О, благословенная свобода - знать, что никто не снимет трубку параллельного телефона в конторе.

— Дженни, ты не отвечала на письма. Я решила, что ты сбросила меня за борт, в открытый космос.

Дженни не стала объяснять, что так и не получила этих писем.

— Фрэн, ты мне нужна, — быстро проговорила она. — Мне нужно уехать отсюда.

Обычный суховатый смех Фрэн исчез:

— Тебе было плохо, Дженни? Слышу по голосу.

Позже она расскажет Фрэн все. Пока же лишь согласилась:

— Да, было плохо.

— Доверься мне. Я тебе перезвоню.

— Звони после восьми. Тогда заканчиваются часы посещения.

На следующий вечер Фрэн позвонила в десять минут восьмого. Когда зазвонил телефон, Дженни поняла, что случилось. Фрэн не учла разницу во времени. В Нью-Йорке сейчас десять минут девятого. У постели Дженни сидел Эрих. Передавая ей трубку, он приподнял брови. Голос у Фрэн был живой и увлеченный: