Я прошел к церкви Санта-Прасседе, которую часто посещал. Мне захотелось увидеть самую знаменитую маленькую византийскую часовню в Риме, тесное, похожее на склеп помещение, украшенное позолоченной и цветной мозаикой и построенное папой Пасхалием I около 800 года как гробница для его матери Теодоры. Теодору можно увидеть среди сурово застывших фигур с квадратными нимбами. Такой нимб означал, что она была еще жива, когда закончили мозаику. В Риме не много столь же византийских по духу мест, как эта часовня, таких же сияющих и свежих, где, кажется, ничего не изменилось с того далекого дня, когда Рим был полон греческих монахов и папа все еще оставался под юрисдикцией константинопольского императора. Святая Пракседа была сестрой святой Пуденцианы, и обе приходились дочерьми Пуденсу. Они были так потрясены ужасами первых преследований христиан, что молились о мученичестве. Преодолев несколько ступенек вниз от алтаря, вы можете увидеть их саркофаги в склепе, куда Пасхалий I перенес их из катакомб более тысячи лет назад.

Прекрасное представление о том, как выглядела титульная церковь в ранние времена, дает храм Санта-Мария-ин-Космедин, первоначально представлявший собой нечто вроде амбара, где в античные времена лишнее зерно раздавалось населению. Этот хлеб называли panis gradilis, или «лестничный хлеб», так как его выдавали не в пекарнях, а на ступенях какого-нибудь всем известного общественного здания. Здесь, вероятно, был оживленный центр распределения, рядом с доками и зернохранилищами.

Некоторые считают, что реставраторы слишком много поработали над этой церковью, но менее критично настроенный посетитель будет им благодарен. Они вернули ей по меньшей мере половину ее странного полувосточного очарования. Когда я зашел туда, вся церковь звенела от криков итальянских школьниц, которые вкладывали пальцы в «Правдивые уста» у входа. На большом круглом камне — свирепое лицо с дырками вместо глаз, ноздрей и рта. Камень был знаком средневековым паломникам, которые верили, что это работа мага Виргилия и что тому, кто солжет, положив руку в рот чудовищу, оно откусит пальцы. Существует немецкая история, хорошо известная в Средние века, об изменившей мужу женщине, которая положила руку в каменный рот, поклялась в своей невиновности и тут же лишилась пальца! Мне забавно было смотреть на девочек, с тревогой и азартом сующих руки в темную пасть, и на отчаявшуюся навести порядок монахиню, которая кричала «Silenzio! Silenzio!»[77]и тщетно размахивала зонтиком.

В Риме не найдешь более очаровательного вида, чем тот, что открывается с крыльца этой церкви. Напротив — округлый храм с рифлеными колоннами, с низкой, пологой крышей, похожей на танагрскую шляпу. Веками его знали как храм Весты, хотя, возможно, в действительности он был посвящен богу гаваней Портуну. А поблизости — прекрасный храм, издавна известный как Fortuna Virilis, хотя сейчас склоняются к предположению, что это храм Матуты, и своей изогнутой частью он окружает другую очень старинную церковь Сан-Джорджио-ин-Велабро, с колокольней и крыльцом с колоннами. Я всегда взбирался по крутой дороге позади круглого храма и шел на набережную Тибра к Палатинскому мосту, ведущему в Трастевере. Если пройти несколько шагов по этому мосту и, оглянувшись, посмотреть назад, на берег реки, вы увидите выход знаменитой Cloaca Maxima, главного водостока Древнего Рима.

Святая Сабина, чья церковь находится неподалеку на Авентине, была римской матроной, обращенной в христианство своей рабыней-гречанкой по имени Серафия. Обе приняли мученичество во времена Адриана, а церковь построили на том месте, где стоял дворец Сабины, и я думаю, что эта — самая красивая из всех ранних церквей, сравнимая даже с церковью Сан-Клименте. Могу понять одного моего друга, который дважды в год проводит вечер в Риме и всегда заходит в эту церковь в ожидании своего позднего рейса. Лишившись большинства украшений, эта церковь не утратила своей красоты и даже наоборот, кажется, выиграла в чистоте линий. Двадцать четыре рифленые белые колонны нефа — возможно, из храма Юноны, который стоял раньше на этом месте. Ничто не отвлекает от простоты и римского достоинства античных декораций. Молодой монах-доминиканец, раскладывающий цветы у алтаря под темным сводом, мог бы позировать Сурбарану с его удивительной светотенью. Он подвел меня к отверстию в стене церкви и спросил, что я вижу. Я увидел апельсиновое дерево, потомок апельсинового дерева, посаженного святым Домиником семьсот лет назад. И еще он указал на мраморную плиту, на которой святой часто лежал распростертый ниц, погруженный в молитву.

Святой Франциск и святой Доминик находились в Риме в одно и то же время, и есть история, согласно которой они встретились. Трудно представить себе двух людей настолько различных, общего у них было — разве что кротость и страстная вера. Святой Франциск, провидец и фантазер, был христианским Орфеем — братом деревьев и птиц. Он весь — стремление к небесам. Святой Доминик, испанец, был строг и фанатичен; возможно, он унаследовал духовную мощь мусульман Испании. Его ужасали грехи человечества. Его перст указующий направлен вниз, в ад. Папа посвятил церковь Святой Сабины ему, и до сих пор здесь резиденция главы ордена.

Я спросил, осталось ли еще что-нибудь напоминающее о святом Доминике, и мне сказали, что в монастыре есть часовня, когда-то служившая ему кельей, но я решил, что все его следы, должно быть, давно стерты благочестивыми прихожанами, и не стал спрашивать дорогу к ней. Я поднимался вверх, думая, что в Риме еще остались места, подобные этой части Авентина, вызывающие в памяти спокойные римские пейзажи, как их описывали писатели прошлого столетия. Сегодня такие уголки надо либо долго искать, либо на них неожиданно натыкаешься. Один из них — узкая тропа к Виа Аппиа (Аппиевой дороге), между старой оградой сада и решетками, увитыми виноградом; другой — переулок, ведущий к маленькой церкви Святого Бонавентуры за Форумом. Это тупик с запертыми воротами, по другую сторону которых — Палатин. Но если есть в Риме место, где можно ожидать встречи со святым Франциском, то это именно этот переулок. И когда добираешься до самого верха, то видишь почтенных францисканцев, которые сидят на солнце и читают, сдвинув очки на кончик носа.

Еще к этим чудесным уголкам Рима я добавляю маленькую площадь, спроектированную Пиранези. Должно быть, нечто подобное представлял себе Шекспир, когда писал: «Сцена I. Перед домом Оливии». Вокруг высятся старые стены, пропитанные светом бесчисленных жарких римских лет, и сквозь отделанный медью глазок в калитке сада, принадлежащего ордену мальтийских рыцарей, далеко, на другой стороне Тибра, в конце аллеи из темных, высоких деревьев вы видите собор Святого Петра. Когда я припал к глазку, ожидая, что на аллею сейчас выйдет, например, Мальволио, послышался сильный шум — на площадь хлынула толпа возбужденных людей, приехавших в автобусе. Они заполнили небольшое пространство своей болтовней и после того, как последний турист отошел наконец от глазка, вновь попрыгали в свой автобус и укатили. Я продолжил прогулку, направившись к Circus Maximus. Решил навестить отца Альфреда в церкви Святого Иоанна и Святого Павла на Целии.

Монастырь пассионистов[78]на вершине Целия и его огромный сад известны только кардиналам и монахам, так что увидеть их — большая привилегия. Они считаются собственностью Ватикана, а так как правило закрытости от посторонних глаз строго соблюдается, этот уголок Рима знаком только обитателям монастыря и тем членам ордена, которые удаляются сюда, ища уединения.