Дверь в конце коридора отворилась. Папа вышел в сопровождении монсеньора, у которого был листок с нашими именами. Никакой швейцарской гвардии, никакой торжественности, которой обычно сопровождаются подобные церемонии в Ватикане. Эта простота производила особенно сильное впечатление. Папа подходил к нам по очереди, прямой, сдержанный, отстраненная фигура в белом одеянии, и дарил каждому несколько минут задумчивого, доброжелательного участия, как доктор, который навещает своих выздоравливающих больных. Араб так разволновался, что упал на оба колена и вытащил все свои четки, которые папа терпеливо и торжественно благословил, очень тщательно и точно доводя линии креста, так что мне показалось, что крест так и остался висеть в воздухе там, где он его начертал.

Когда подошла моя очередь, я почтительно приветствовал папу и вдруг поймал себя на том, что с интересом разглядываю его красного бархата туфли, красивейшие из всех, какие я когда-либо видел. На носках было вышито по маленькому золотому кресту. Туфли выглядели очень удобными, а ноги у папы были маленькие, узкие, аристократические. Я поднялся с колена и взглянул в темные глаза за стеклами очков в золотой оправе. И мне показалось, что на меня смотрит красиво одетый отшельник. Пий IX, как я читал, постоянно просыпал табак на свою белую сутану, так что ему приходилось переодеваться по несколько раз в день, но этот папа делал честь своему лакею. Любое его движение, все, что его окружало, отличалось утонченностью. С арабом он говорил по-французски, со мной — по-английски с сильным акцентом, и когда я ответил на его вопросы, он опять начертал в воздухе красивый крест и прошел дальше. И я понял, что говорил со святым.

По дороге назад в Рим я размышлял о том, что только что беседовал с тем, кто является единственным живым звеном, связующим наш век с временами апостолов. Рассказывая об этом монсеньору-англичанину, служащему в Ватикане, — мы шли по площади Святого Петра, я сказал: как странно, что в такие минуты внимание иногда фокусируется на самых незначительных мелочах. Никогда не забуду элегантных красного бархата туфель.

— Какое совпадение, — сказал монсеньор, — только сегодня днем я был в обувной мастерской за углом, на Виа Маскерино, и сапожник сказал мне, что сшил туфли для папы!

Так как мастерская была нам по дороге, мы заглянули туда. Маленькая, всего из одной комнаты мастерская с обрывками кожи, разбросанными по полу, с кучей старых туфель на полках, ожидающих починки, — такую вы легко найдете в любом городе. На табуретке сидел молодой человек и бил молотком по подметке. Да, да, туфли для папы готовы. Он встал и покопался немного в куче деревянных колодок в углу. Нашел нужную пару обуви и вручил ее нам. На подметке карандашом было написано «Пий XII». Пара красных бархатных туфель, сшитых по мерке папы, стоила 12 фунтов, так сказал мне сапожник, и такие подарки часто Дарят его святейшеству монахини и состоятельные американцы.

3

Всякий, кто приезжает в Рим, не может не заметить, насколько здесь больше кошек, чем собак. Конечно, собаку труднее держать в домашних условиях, да и дороже обходится. Возможно, итальянский чиновник еще подразделил бы собак на два разряда: сторожевые и декоративные. Лицензия на содержание сторожевой собаки стоит две тысячи лир, около двадцати трех шиллингов, а лицензия на декоративную — пять тысяч лир, или почти три фунта. Даже самый агрессивный и бдительный пекинес все равно будет считаться декоративной собачкой, и даже самой симпатичной дворняжке никогда не быть причисленной к этому благородному сословию. Такой вот странный, но достойный уважения порядок навсегда избавил улицы Рима от бродячих и бездомных собак.

Бездомные коты, напротив, всегда были неотъемлемой принадлежностью развалин. На акварелях прошлого века — женщины в кринолинах и мужчины в цилиндрах и синих сюртуках, глядящие вниз, на форум Траяна, который в те времена был главным рассадником кошек. Этого больше нет. Кошки переселились на рынок Траяна неподалеку. Это место защищенное, в центре, поблизости от полевок на Палатине и кур отцов-пассионистов на Целии.

Я отправился туда, чтобы взглянуть на торговый центр II века, и несколько раз останавливался, чтобы покормить кошек. Они живут в основании того, что раньше было великолепным, тяжеловесным зданием рынка. Мастерские, лавки, конторы располагались на трех этажах, здание имело сводчатый фасад и стояло широким полукругом, выходя на открытое пространство, и подобный же полукруг был напротив, а теперь он исчез или лежит под мостовыми современного Рима. Лавки в основном представляли собой одно просторное помещение, и, как это часто бывает, например, на Востоке, их размеры вовсе не обязательно соответствовали уровню зажиточности их хозяев. Римские лавки напомнили мне магазинчики в старой части Стамбула и Алеппо.

Кошек на рынке Траяна, может быть, двести-триста. Это крупнейшая кошачья колония в Риме. Животные всех возрастов, размеров и окрасов. В основном они дикие и очень подозрительны, хотя время от времени попадается кошка, не настолько отвыкшая от дома, чтобы не дать себя погладить. Количество котят говорит о том, что с семейной жизнью все в порядке, а наличие старых, закаленных в боях котов — что здесь не утихают жаркие схватки. Вы не увидите ничего, кроме тощих, быстро исчезающих тел и злобных мордочек, выглядывающих из всех дырок и из-за всех углов, пока не достанете бумажный пакет. Тогда со всех развалин мгновенно соберутся кошки и окружат вас. Котята, которые едва научились ходить, приковыляют и усядутся позади взрослых. Все это очень неестественно. Коты — индивидуалисты, и больно видеть, как им приходится жить стаей. Правда, стадное чувство все равно отсутствует, и даже в толпе коты умудряются держаться отдельно друг от друга.

Каждое утро в половине одиннадцатого животные настораживаются, начинают смотреть в одну сторону, в направлении входа на рынок Траяна. Появляются две женщины с сумками, и тут все кошки вылезают из своих укрытий и устремляются к ним. Женщины необыкновенно методичны. Одна кормит котят, другая — взрослых кошек и слепых котов — в драке они часто выцарапывают друг другу глаза. Еда — обычные холодные спагетти с томатным соусом, к которым не притронулась бы ни одна из моих знакомых кошек. Но эти несчастные создания готовы драться за них. Когда все накормлены, в ход идут борная кислота и серный порошок — начинается лечение больных.

Я думал сначала, что эти женщины — члены общества защиты животных, но, заговорив с ними, понял, что это просто-напросто две обыкновенные домохозяйки, которые любят кошек и не жалеют времени и денег, чтобы заботиться о жителях колонии.

Одна из женщин рассказала мне, что ее дружба со здешними котами начались с кошечки по имени Мими. Четыре года назад ее квартирный хозяин пригрозил выгнать ее с квартиры, если она не избавится от животного. Она отнесла Мими на рынок Траяна и оставила ее там. Утром она вернулась покормить ее и обнаружила столько голодных кошек, что вот уже четыре года носит сюда еду. Мими все еще здесь и каждое утро приветствует свою хозяйку.

Женщины знают каждую кошку в колонии. Есть, конечно, выдающиеся личности. Например Красавец Первый и Красавец Второй; есть огромный черный кот по прозвищу Угольщик и маленькая серая киска, которую зовут Мышка. Я заметил, как прибыл аристократического вида кот с красной ленточкой на шее. Он не притронулся к пище, а просто сидел на стене — вальяжный, упитанный, избалованный — и наблюдал за происходящим. Это, сказала мне женщина, Красавец Первый. Когда-то он тоже жил в колонии, но на одну женщину, жившую поблизости, произвели впечатление его горделивость и достоинство, и она взяла его к себе. Из тощего и голодного зверя он быстро превратился в важное и грациозное существо, каким и положено быть коту. Но каждый день в час кормления привычка берет свое, и Красавец Первый появляется на рынке, не для того чтобы отведать холодных спагетти и даже более аппетитных кусочков холодной печенки, а просто посидеть и посмотреть.