– Ты слышишь ее? – спросил Безымянный, и Хассан услышал низкий, тихий, безнадежный плач, который заставил обоих умолкнуть. Вдруг самый большой мешок зашевелился – или братьям показалось, что он зашевелился, – и сдвинулся с места, а потом начал расти, медленно меняя очертания, пока на фоне низкого неба не вырисовался отчетливый силуэт женщины в длинном платье из тончайшей черной материи, которая постоянно вздымалась и опадала, как если бы женщина стояла в воде. Густые черные волосы скрывали ее лицо. Она держала в руках какой-то мягкий и темный сверток, время от времени поднося его к груди, как мать, убаюкивающая ребенка.

– Слышу, – ответил Хассан.

И тут женщина в одно мгновение преодолела разделявшие их несколько метров и оказалась совсем рядом. Тонкая черная ткань у нее на груди колыхалась в такт дыханию. Она склонила голову к свертку, который держала на руках, причитая над ним и что-то тихо напевая. Потом вдруг резко подняла голову, и братья увидели ее лицо. Безымянный не мог вымолвить ни слова: это было именно то лицо, к которому он так мучительно стремился во сне и которого так боялся. По нему пробегали тени, и оно то темнело, то покрывалось восковой бледностью, полные губы раскрывались, обнажая зубы. Глаза напоминали перевернутые стеклянные плошки, в которых трепетали витки голубоватого дыма. Скулы до того резко выделялись под тонкой кожей, что от них на щеки ложились серые тени. Говорила она мягким, шипящим голосом.

– Братья, – сказала она, прижимая сверток к груди и баюкая его. – Так вы не ожидали найти меня здесь? И вы не знаете, кто я? Не знаете моего имени? А ведь я была свидетельницей того, как ваша мать рожала вас в муках. Разве вы не видели мою тень на страницах, когда составляли свои меморандумы? Разве вы не чувствовали, что я стою у вас за плечом, когда, затачивая свои перья, на самом деле точили ножи?

Хассан всегда выходил из себя, если его несправедливо обвиняли.

– Что же, по-твоему, мы такого сделали? – воскликнул он. – Зачем ты привела нас сюда? Нас с тобой ничто не связывает.

– Если вас ничто со мной не связывает, откуда вам известно мое имя? – возразила женщина.

Мокрые мешки на песке приподнялись и зашевелились.

– Нет, ничто не связывает, – повторил Хассан.

Женщина снова прижала к груди свою ношу. Она гладила ее, баюкала, потом поцеловала, и Безымянный заметил, что ее губы окрасились красным. Она потянула за веревку, которая стягивала сверток, откинула край мешковины, и братья увидели личико маленькой девочки. Нежные щечки разрумянились, на лоб спускались завитки волос. Широко открытые глаза были светло-карими, как шляпка подберезовика. Девочка была раздета, и кто-то перерезал ей горло. Женщина протянула им ребенка:

– Видите, что вы наделали?

Безымянного вырвало.

– Видите? – снова спросила женщина, и его вырвало еще раз, и он рухнул на мокрый песчаный берег. За монастырем на скале занимался рассвет. Безымянный видел, что разбросанные по берегу мешки теперь развязаны и в каждом из них лежит младенец или ребенок постарше, а кое-где по двое или даже по нескольку детей. Хассан упал на колени рядом с братом, и Безымянный услышал, что тот считает: «Пятьдесят два, пятьдесят три, пятьдесят четыре…» – как будто наутро он должен был выступить с отчетом, как и полагается прилежному чиновнику.

Женщина опустилась на колени рядом с ними, и они увидели, что ее босые ноги все в крови. Она легонько дотронулась до щеки Безымянного. Ладонь ее оказалась очень горячей. Она сказала:

– Этим детям ничего не угрожало, пока вы не подписали приказ. Вот Таниэль – он погиб через три дня после того, как научился писать имя своей матери. Вот Сиран – она надела шарфик сестры. Видите? Его уже никогда не отстирать. А это Петрос – он играл и сломал ногу. Он мечтал стать инженером. Видите, что вы наделали?

– Я ничего не делал, – пробормотал Хассан. – Ничего не делал.

Женщина склонилась к нему и зашептала. В складках ее одежды таился запах вянущих в жаркой комнате лилий.

– Это твоя рука держала перо и запечатывала письмо. Это ты привел их к ждавшим в заливе лодкам, это ты схватил нож, это ты запихнул вперемешку и живых и мертвых в валявшиеся на палубе мешки. Ты думал, что я не увижу? Ты думал, что этому не было свидетелей?

Хассан был потрясен и напуган.

– Я ничего не сделал! – выкрикнул он. – Ничего!

– Ты сделал все это и даже больше, – сказала женщина, раскрыла объятия и прижала к себе обоих братьев, Безымянного к левому плечу, а Хассана – к правому. Ее объятия были нежны, но они не могли высвободиться. – Я покажу вам, – произнесла она, и тепло ее дыхания коснулось их щек. – Я покажу вам…

Безымянный и Хассан внезапно ощутили страшную усталость и в полусне прильнули к ее груди. Они увидели пустыню и диких собак, уныло роющихся в пыли, а чуть поодаль – скелет женщины. От нее оставалась только верхняя половина тела, и в опустевшей грудной клетке обустроил себе гнездо какой-то зверек. Череп скалился в голубое небо. Потом они увидели городскую площадь, заполненную шумящими и взбудораженными людьми, и на этой площади стояло шесть специально сколоченных деревянных треножников, хороших и прочных. На коротких веревках, закрепленных на верхушках треножников, висели шесть человек в белых чистых рубахах, и их ноги болтались на расстоянии меньше метра над землей. Повешенные извивались и брыкались, как играющие мальчишки. Потом они увидели сидевшего на табуретке ребенка в белой рубашке, шапочке из белого каракуля и добротных темных штанишках с заплаткой на колене. Обе ладони, которые он вскинул над головой, и обе вытянутые вперед босые ноги были изуродованы гвоздями, которыми его прибивали к кресту. На лице мальчика читалось изумление, как будто люди во всем мире говорили на каком-то неизвестном ему языке, который он никогда не смог бы выучить.

Внезапно раздавшийся смех разбудил братьев. Крепко прижимая их к себе, женщина все смеялась и смеялась. Перестав смеяться, она злобно ухмыльнулась и проговорила:

– Видите, что вы натворили своими письмами и приказами? Какие великие дела можно вершить, сидя за деревянным столом с тремя ящиками в кабинете с канцелярским шкафом, где все разложено по папкам!

– Это несправедливо! – выкрикнул Хассан. – Я ничего не сделал! Ничего не сделал!

Он начал тереть глаза с такой силой, будто хотел выдавить их из глазниц, а вместе с ними и все, что сейчас увидел. Затем поднялся на ноги. Вокруг него повсюду лежали мешки, и восходящее солнце освещало торчащие из них повернутые кверху детские ладошки. Медленным и ровным шагом Хассан вошел в море. Когда вода дошла ему до пояса, что-то плавающее в ней коснулось его, и он вскрикнул. «Я ничего не сделал!» – повторил он и продолжал идти, пока тихая черная вода не сомкнулась над головой.

Безымянный смотрел ему вслед. Он признавал собственную вину и был почти спокоен. Он знал, что искупление для него невозможно: ничья милосердная рука не дотянется на такое расстояние, никакой свет не проникнет на такую глубину. Ну что ж, он и не будет ждать ни милосердия, ни света. Он слышал дыхание женщины у себя за спиной. Он знал ее имя.