На следующий день после вынесения приговора осужденных расстреляли там же, в подвалах дома на Никольской, где заседала Военная коллегия Верховного суда.

До революции в этом доме располагалась текстильная компания, в подвалах хранились тюки с мануфактурой. Из подвалов на поверхность вели пандусы, по ним крючьями вытаскивали тюки и грузили на подводы. Эти пандусы пригодились, когда крючьями стали вытаскивать трупы расстрелянных.

Об этом мне тоже рассказал писатель Лев Разгон.

Я спросил:

— Почему расстреливали в подвале, а не где-нибудь за городом в более комфортных для расстрельной команды условиях?

— А им было вполне удобно, — ответил Разгон. — Двор был закрыт со всех сторон. Трупы забрасывали в кузов грузовика, под тентом они не видны. Потом их закапывали на разных отдаленных кладбищах. Уже потом для этого приспособили кладбище в Бутове — там экскаваторами копали траншеи и зарыли полсотни тысяч убитых…

Тела Тухачевского и других вывезли на Ходынку, свалили в траншею, засыпали негашеной известью, затем завалили землей. «Вы стреляете не в нас, а в Красную армию», — будто бы сказал Тухачевский перед расстрелом.

Судьба судей на этом процессе сложилась так: комдив Горячев покончил с собой, маршал Шапошников умер в 1945-м, маршал Буденный дожил до глубокой старости, остальных вскоре расстреляли.

Жен Тухачевского и Уборевича — Нину Евгеньевну Тухачевскую и Нину Владимировну Уборевич — арестовали в 1937-м и приговорили к восьми годам лагерей как членов семей изменников Родины. 16 октября 1941 года, когда в Москве была паника и казалось, что столицу не удержать, их расстреляли.

«НЕ НАДО БОЛЬШЕ КРОВИ»

Армия оказалась под полным контролем органов госбезопасности. Ни одно крупное назначение не могло состояться без санкции НКВД. 2 сентября 1937 года Ворошилов писал Сталину: «Вчера т. Ежов принял тов. Грибова. После этого я говорил с т. Ежовым по телефону, и он заявил мне, что против Грибова у него нет никаких материалов и дел. Считаю возможным назначить т. Грибова командующим войсками Северо-Кавказского военного округа. Прошу утвердить». В июле 1937 года Ежов представил Сталину список на 138 высших командиров с предложением пустить их по первой категории — то есть расстрелять. Сталин список утвердил.

Примерно за полтора года Сталин лично подписал 362 подобных списка — каждый назывался так: «Список лиц, подлежащих суду Военной коллегии Верховного суда СССР…» Там сразу указывался и приговор. В общей сложности в них перечислено больше 44 тысяч фамилий, из них почти 39 тысяч приговорены были к смертной казни до суда. То есть практически каждый день Сталин утверждал один расстрельный список, причем читал он их внимательно, вносил исправления. Работал напряженно… Такого планомерного уничтожения собственного офицерского корпуса история не знает.

Массовые расстрелы офицеров Красной армии в предвоенные годы по существу привели к катастрофе лета 1941 года. Высшие командиры были уничтожены почти все, командиры среднего звена наполовину…

Цифры такие: были репрессированы 34 бригадных комиссара из 36, 221 комбриг из 397, 136 комдивов из 199, 25 корпусных комиссаров из 28, 60 комкоров из 67, 15 армейских комиссаров второго ранга из 15, 2 флагмана флота первого ранга из 2, 12 командармов второго ранга из 12, 2 командарма первого ранга из 4, 2 армейских комиссара первого ранга из 2, 3 маршала Советского Союза из 5.

29 ноября 1938 года на заседании военного совета при наркоме обороны Климент Ефремович Ворошилов подвел итоги кампании репрессий в Красной армии: «Достаточно сказать, что за все время мы вычистили больше четырех десятков тысяч человек. Это цифра внушительная. Но именно потому, что мы так безжалостно расправлялись, мы можем теперь с уверенностью сказать, что наши ряды крепки и что РККА сейчас имеет свой до конца преданный командный и политический состав».

На самом деле репрессии в армии продолжались. Последних крупных командиров расстреляли осенью 1941-го, когда немецкие войска уже подошли к Москве. Сталин предпочел уничтожить военачальников, которых так не хватало на фронте… Своих боялся больше, чем немцев?

Доктор исторических наук Вадим Захарович Роговин пишет, что поначалу Ворошилов щадил тех, кого знал, и не давал согласия на их арест. А после процесса Тухачевского нарком уже без возражений подписывал списки и приказывал арестовать того или иного офицера.

Ворошилов записывал: противясь увольнению из армии или аресту отдельных командиров, «можно попасть в неприятную историю: отстаиваешь, а он оказывается доподлинным врагом, фашистом».

Командиры Красной армии обращались за помощью прежде всего к Ворошилову. Писали родственники арестованных командиров. Иногда они сами — из тюрем и лагерей. Некоторым удавалось сообщить, что их подвергают пыткам, они напоминали о совместной службе, просили помочь, выручить из беды.

После ареста всех своих заместителей, многих высших командиров, Ворошилов понял, какой ущерб нанесен армии.

Он записал для себя: «Авторитет армии в стране поколеблен… Это означает, что методы нашей работы, вся система управления армией, работа моя как наркома потерпели сокрушительный крах».

Никита Сергеевич Хрущев вспоминал, что во время финской войны Сталин во всех неудачах обвинял Ворошилова: «Один раз Сталин во время нашего пребывания на его ближней даче в пылу гнева остро критиковал Ворошилова. Тот тоже вскипел, покраснел и в ответ на критику Сталина бросил ему: „Ты виноват в этом. Ты истребил военные кадры“».

Впоследствии Ворошилов словно вычеркнул из памяти свое участие в репрессиях. На пленуме ЦК в 1957 году он зло сказал Кагановичу, когда тот пытался напомнить, что все члены политбюро подписали постановление о применении пыток: «Я никогда такого документа не только не подписывал, но заявляю, что, если бы что-нибудь подобное мне предложили, я бы в физиономию плюнул. Меня били по {царским} тюрьмам, требуя признаний, как же я мог такого рода документ подписать?»

Забыл, потому что страстно хотел забыть. По прошествии лет сам не верил, что мог принять в этом участие.

Зять Хрущева, известный журналист Алексей Иванович Аджубей, вспоминал: «Летом 1958-го или 1959-го на дачу в Крыму, где отдыхал Хрущев, приехал Ворошилов. Он выпил горилки с перцем, лицо его побагровело. Он положил руку на плечо Хрущеву, склонил к нему голову и жалостливым, просительным тоном сказал: „Никита, не надо больше крови…“»

ВЕЧНЫЙ ДОБРОВОЛЕЦ

Каждая заграничная операция была трудным и дорогостоящим делом. Но средств не жалели. В связи с одним из таких убийств, совершенных по приказу наркома Ежова, называются имя поэтессы Марины Цветаевой и ее мужа Сергея Эфрона.

Любовь Марины Цветаевой к мужу была бесконечна. Она уехала за ним из ленинской России в 1922 году, чтобы разделить горький хлеб эмиграции, и вернулась вслед за ним в сталинскую Россию в 1939-м, чтобы носить ему передачи в тюрьму.

Сергей и Марина встретились совсем юными и сразу полюбили друг друга. Сын известной левой террористки, Сергей Эфрон рано ощутил отчуждение, отверженность от общества — чувство, которое будет сопровождать его всю жизнь. Окружающим он всегда будет казаться «чужим». Рядом с ним останется очень мало «своих».