Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да какая кровать, Марин? – жадно, словно малохольный, кусаю ее шею. – У меня, сука, уже все кипит! Не хочу я минет сейчас. Писюху свою хочу. Спусти трусы.
– Здесь?
– Здесь.
Больше она ничего не говорит. Избавляется от нижней части белья и замирает. Я следом сдергиваю штаны и опускаю взгляд. Немного играюсь – еложу членом по Маринкиному персику и, задушенно постанывая, наблюдаю. Словно нам еще нельзя. Будто существуют еще какие-то запреты.
«Да моя она! Моя!», – ору мысленно.
Поднимаю. Приставляю член. Врываюсь.
Чарушина вскрикивает и обнимает руками. Летит поцелуями по моему лицу и шее, пока не сцепляемся губами. Я быстрее – первым скольжу в ее рот языком и там свое право отстаиваю. Маринка лишь мычит что-то и начинает двигать бедрами.
Готова, значит.
Одной рукой перехватываю ее поперек спины, другой скольжу на затылок. Крепко сжимаю. Резко подаюсь назад и вбиваюсь обратно.
Она течет. Я рычу.
Толчок, толчок, толчок… Кончаю. Потому что все, что мне в это мгновение нужно – наполнить ее собой.
– Ты моя… Моя… – повторяю, словно одержимый.
Дотрахиваю, пока не разлетается. И сам еще раз догоняюсь, хоть второго раза и не планировал. Спешим же. Но остановиться я не могу, какими бы доводами рассудка ни гудела голова.
После этого, естественно, приходится еще раз помыться. Тогда уже спокойно собираемся и, наконец, выезжаем.
– Дань… – окликает Чаруша в какой-то момент. – Э-э-э… Мне тут Никита написал… Он едет ко мне домой…
– Марина… – толкаю разъяренно. – Какого, блядь, хрена?
Понимаю, конечно, что ее вины в данном случае нет. Но, мать вашу, меня так полощет от одной лишь мысли, что он на что-то с ней претендует! Нога на автомате втапливает педаль газа. Двигатель разрывается мощным рокотом. Хорошо, что на светофоре стоим. И вся эта сила уходит вхолостую.
– Даня… – накрывает мою ладонь своей. Пытается сжать. Я машинально бросаю рычаг коробки передач и разворачиваю кисть. Заторможенно моргая, наблюдаю за тем, как переплетаются наши пальцы. – Я люблю тебя.
Когда это слышу, вскидываю взгляд уже на Маринкино лицо. Она перегибается через консоль и припадает к моему рту. Принимаю, конечно, и это.
– Для меня только ты важен, – шепчет пару секунд спустя. – Но давай нормально все решим. Не злись, пожалуйста.
Сзади сигналят.
Бросаю взгляд на светофор и, убедившись, что уже действительно зеленый горит, плавно трогаюсь. Ладонь Маринкину продолжаю стискивать, ни на миг не отпускаю. Чтобы переключать передачи, использую левую руку.
– Что именно у вас с ним было? – спрашиваю, когда удается перевести дыхание.
Жестко спрашиваю. Не могу контролировать голос.
– Ничего такого… – невнятно бормочет Чарушина.
Я сходу смотрю ей в лицо. Нет, не смотрю, а сканирую. Мог бы, считал бы всю память. А так приходится ориентироваться исключительно на эмоции. Но и они немало выдают.
Она стесняется.
Почему?
– Конкретнее, Марин.
– Боже, Дань… – пыхтит, начиная раздражаться. Даже руку дергает, желая забрать. Черта с два. Только крепче сжимаю. – Целовались, как все пары. Иногда он… Иногда он трогал меня! Через одежду! Я его – нет!
Целовались, трогал… Мою Маринку! Мою!
Знаете момент, когда ты чем-то вспарываешь кожу и сразу же после рассечения инстинктивно стискиваешь этот разрез? Я то же самое сейчас проделываю со своим сердцем. Сжимаю, словно оно, блядь, сию секунду обратно срастется.
На хрена я спрашивал?! Понимаю, что нельзя, и ковыряю рану дальше.
– Тебе нравилось? – голос будто и не мой.
Сухой и ровный. Мертвый.
А внутри ведь все ревом орет.
– Нет, – отзывается Маринка сердито. – Иначе я бы с ним только тебе назло переспала!
Прилетает, как удар кнута по груди.
Я резко дергаю ее руку на себя. Стискиваю, не контролируя силу.
И, встречая увлажнившийся взгляд, мрачно предупреждаю:
– Убью, блядь!
– Кого? – отрывисто выпаливает Чарушина. – Его? Или меня?
– Обоих!
– А сам…
Не знаю, что сказать собирается.
– Молчи!
Не хочу знать.
– А ты не упрекай меня, Дань! Я тебя не упрекаю!
– Я тебя тоже не упрекаю! – рявкаю, глядя исключительно перед собой – в лобовое стекло. – При чем тут это, вообще? Это мои чувства, Марин!!!
– И мои, Дань!!! – отражает она с той же силой. – Думаешь, я не ревную?! Еще как ревную! Так же, как и ты, Дань! Но если мы с этими чувствами не сумеем совладать, долго не протянем!
Тотчас перевожу на нее взгляд. Сначала впиваюсь. Потом лихорадочно мечу им по всему лицу. Сам не знаю, что выискиваю. Просто… Просто я снова в панике.
– В каком смысле не протянем?
– Разойдемся…
Сглатываю и отворачиваюсь. Больше ничего не говорю. По той простой причине, что это ужасное слово застревает в моем мозгу, словно осколок, и я пока не понимаю, что делать, чтобы он, не приведи Господь, не сдвинулся и, на хрен, не убил меня.
37
Никогда больше без тебя спать не хочу.
Когда мы заезжаем во двор, я по машинам понимаю, что Никиты, хвала небесам, еще нет. Честно говоря, испытываю слабую надежду, что уже и не будет.
Мало ли, может, резко какие-то дела нарисовались?
Сегодня реально не до него. Столько всего нужно обсудить с семьей. Да и просто побыть вместе охота. Соскучилась по всем. И особенно остро это ощущаю именно сейчас, оказавшись дома – в месте своей силы.
Едва мы переступаем порог, семья в полном сборе высыпает в прихожую.
Я не знаю, как себя вести. Поэтому вытягиваюсь по струнке и под прицелом изучающих нас взглядов замираю. Даня же, напротив, совершает ряд каких-то бездумных действий: переступает с ноги на ногу, сдвигает бейсболку на затылок, потом и вовсе снимает, нервно мнет ее в руках.
– В общем… – стартует хрипловатым голосом, не размениваясь на приветствия. Прочищает горло и решительно заявляет: – На Рождество мы с Маринкой женимся. А в марте она родит мою дочь.
Я резко прекращаю дышать.
– Та-а-а-ак… – выдает папа с очень долгой растяжкой, пока остальные стоят, тупо отвесив челюсти. Я и снова задышать успеваю, и сто раз умереть. – А вот это уже неожиданно, – заключает крайне сдержанно. Никак не понять настроя. Совсем теряюсь, когда он вдруг поворачивается к
