– Никогда больше ты к ней не подойдешь! – рявкаю я.

– Я никогда от нее не отойду! – отражает Тоха с той же силой.

– Сука… Убью тебя! И похуй на все!

– Поборемся! Сам тебя, на хрен, убью!

Черт знает, чем бы все на самом деле закончилось. Но в тот момент, когда я в очередной раз оказываюсь сверху на Шатохине, у обочины рядом с нашими тачками тормозит прокурорская телега, и на улицу с криками выскакивает Ринка.

– Не смей его бить! – вопит так истошно, что я замираю.

Тоха, воспользовавшись этой заминкой, тупо отталкивает меня в сторону, заставляя шмякнуться задницей в пыль.

Марина приземляется рядом. Но… Бросается она не ко мне. Прочесав коленками припорошенную грязью траву, склоняется над Тохой.

Мне, конечно, разрывает нутро.

Еще до того, как Рина, горько всхлипнув над его ранами, поворачивается ко мне, чтобы прокричать:

– Если ты еще хоть раз так сделаешь, я с тобой до конца жизни разговаривать не буду!

Еще до того, как она, припадая к Тохиной груди, принимается целовать его кровавые ссадины и рассечения.

Еще до того, как Тоха, зажмуриваясь, останавливает ее, прижимая к себе настолько крепко, что у меня дух захватывает.

Трудно выразить все, что я в тот миг испытываю. Я вдруг впервые в своей чертовой жизни чувствую себя вселенским злом, препятствующим счастью двух отчаянно влюбленных людей. Мне от этого чувства плохо и одновременно хорошо. Выжигает нутро. И очень быстро там становится пусто.

Когда я поднимаюсь, сестра с Тохой все еще лежат на земле.

Застывшим у обочины пацанам я даже махнуть не в состоянии. Просто сажусь в машину и уезжаю.

36

Да моя она! Моя!

© Даниил Шатохин

Страх ее потерять – все, что я чувствую, пока идет разговор с Чарой. Умом догоняю, что эти опасения лишены всякой силы. Не может Тёмыч вывесить запрет на наши отношения. Не обладает он такими, черт возьми, полномочиями. Но на фундаменте тех же заскорузлых детских травм меня адски раскачивает и вовсю, мать вашу, трясет.

Мозги работают туго. Горю только эмоциями.

Понимаю, что без Маринки жить не смогу. И готов любыми способами за нее бороться.

Едва она появляется, изо всех сил прижимаю.

«Не отдам… Не отдам…» – тарабанит в висках.

Страх, вопреки всему, стремительно уходит в состояние паники. Я не могу разжать руки. Не могу позволить Маринке отстраниться даже на сантиметр. Не могу ее отпустить. Благо она и не пытается этого сделать. Лежит на мне, утыкаясь заплаканным лицом куда-то в шею, и отрывисто всхлипывает.

Когда пацаны, без каких-либо объяснений, вдруг резко разъезжаются, теряюсь. Не ожидал, что все так быстро закончится. Не допираю, почему Чара вдруг резко бросает сестру со мной. После всего, что успел мне сказать, это кажется дико странным.

– Маринка… – выдыхаю, когда стихает шум двигателя последней удаляющейся тачки. Паралич оставляет руки, и мне даже удается провести ладонями по узкой спине Чаруши. – Ну, хватит плакать, кисуль.

– Я не могу… Мне за тебя обидно и больно…

– Со мной все в порядке, Марин, – перехватывая ее удобнее, сажусь.

Она слегка ерзает, устраиваясь на моих коленях. Смотрит мне в лицо и снова начинает рыдать.

– Какой в порядке? Все лицо в крови!

– С рожей всегда так, Марин, – невольно смеюсь. Эмоции отпускают, и нервная система постепенно возвращается в стабильное состояние. – На лице сосуды близко. Малейшая травма – и заливает. Умоюсь, следа не останется, – пизжу, конечно. Но сейчас это необходимо. Сам еще масштаб урона оценить не способен. Надеюсь, что обойдется без швов. Ибо нет на это времени. – Ну, ты слышишь меня? Маринка?

Она зачем-то мотает головой.

Я вздыхаю, скручиваю ее и целую. Даже рассечение на губе не мешает. Тем более когда Чарушина отвечает. Поцелуй со вкусом крови – это, конечно, нечто. Мы от него как будто пьянеем. Присасываясь, слегка увлекаемся, забывая о том, где вообще находимся. Пока резкий сигнал проезжающей мимо машины не заставляет вернуться в реальность.

Поднимаясь, не пытаемся отряхнуться. Что моя футболка с брюками, что Маринкино платье – безвозвратно испорчены.

– Поехали ко мне, – тяну ее к тачке. – Умоемся и переоденемся. Потом к твоим.

Так и делаем. Споласкиваю только выдохшейся минералкой лицо, и едем. Чарушина в дороге не отлипает, но я только рад тому, как она прижимается и целует.

– Что случилось с мебелью? – спрашивает Маринка, едва переступаем порог.

– Выбросили.

– Зачем?

– Готовят квартиру на продажу.

– Зачем?

– Так решил.

Больше Чаруша вопросов не задает, но, судя по задумчивому взгляду, вцепляется в эту информацию и делает какие-то свои выводы, которые, вполне вероятно, будут озвучены в самый выгодный для нее момент. С ней всегда так, и мне просто нужно быть готовым.

Принимаем душ и идем одеваться. Рожа моя, конечно же, намного лучше выглядеть не стала. Ссадин и рассечений Чара налепил немало. Маринка по этому поводу не прекращает сокрушаться.

– Как он мог?!

– Тебе штаны или шорты? – спокойно отражаю я, просматривая гардеробную в поисках одежды, которая будет держаться на мелкой Чаруше.

Ее ведь чемодан уехал с Жорой.

– Может, мне хватит одной футболки? О-о, – сдергивает с полки мою баскетбольную майку. – Хочу вот это! Всегда мечтала!

Молча наблюдаю за тем, как Маринка накидывает зеленую форму поверх белого кружевного комплекта белья. И моментально забываю о необходимости куда-то ехать.

– Чаруша… – прямо у стеллажа зажимаю. – Хочу тебя… – выдыхаю ей в ухо и сразу принимаюсь целовать шею.

– Даня… Нам нужно ехать… Иначе мой телефон взорвется от звонков…

– Понимаю… Но мне очень нужно, Марин, – стону, не скрывая величины своей похоти. Наверное, это что-то нездоровое, но, увидев на ней майку со своей фамилией, я ощутил непреодолимую потребность заново утвердить все свои права на нее. – Давай, по-быстрому… Пожалуйста… Я только вставлю и кончу в тебя…

– Ладно… – чувствую ее пальцы на своих бедрах над сползающими без ремня брюками. На коже выступают мурахи. Мышцы пресса напрягаются и сокращаются. Жжение, словно жидкий яд, расплывается по всей нижней части живота. – Даня… – теплая ладонь уже ныряет под резинку моих трусов, и я, блядь, тут же со стоном толкаюсь ей навстречу, пока не обхватывает. Сжимает, я снова стону. –