Говорить об Алине Сергею было неприятно, потому что стыдно. Много нехорошего, темного было во всей этой истории. Но вскоре он увлекся пересказом интриги и живописал княжне все происшедшее с яркими подробностями. Августа не проронила ни слова, она все еще стояла у окна и смотрела на разгорающийся закат. Наконец Сергей закончил и внимательно, почти умоляюще, взглянул на княжну Тараканову.

Она вздохнула. Розовый закатный блеск бросал нежный отсвет на белое лицо, казавшееся выточенным из слоновой кости.

– Бедная женщина! – покачала головой княжна.

– Вам жаль ее, принцесса?!

– Конечно же. Вы замечали когда-нибудь, насколько сильным может оказаться соблазн? Не многие находят силы противостоять. Бедная Али Эмете… И бедный граф! Это дело навек пятном ляжет на его честь.

– Что же, по-вашему, он должен был делать, принцесса?

– Не знаю… Нельзя забывать Бога, Сережа… Если бы граф Орлов помолился горячо, Господь указал бы ему, как поступить, чтобы исполнить свой долг и не уронить чести. Впрочем, всегда легко судить со стороны… Тем паче – не мне судить. Довольно об этом. Расскажите же мне, что вы намерены теперь делать?

Ответ он обдумал, еще когда мчался к своей принцессе:

– Остаться навек у ваших ног!

Княжна чуть улыбнулась.

– Мечтатель…

– Августа Матвеевна!..

– Не стоит, друг мой, растравлять свое сердце. Не на благо вам эта страсть. Я никогда не выйду замуж, Сережа! Я говорила вам об этом еще тогда, близ Парижа…

– Но… неужели вы могли подумать, что я… что я имею дерзость…

– Я не знаю, в каком еще качестве можно держать мужчину у своих ног, кроме как – законного супруга. Но даже будь мое положение иным… Я люблю вас, Сережа, но иной любовью. Она не похожа на вашу. Я не смогла бы стать вашей женой.

– Никогда?

– Не знаю… Наверное, никогда. Хотя помнить вас я буду всегда.

– Вы прогоняете мне?

– Вы – мой гость. Но гостеприимство мое не может простереться на всю жизнь.

Сергей кусал губу. В груди что-то взволнованно поднялось и – сердце болезненно заныло. Опустив голову, он молча разглядывал теперь узор роскошного ковра. На лице княжны отразились чувства вины и сострадания. Она приблизилась к молодому человеку и легонько положила руку ему на плечо.

– Простите меня! Сережа… Не печальтесь так. Когда вы вернетесь в Россию…

– Мне некуда возвращаться, принцесса! – тихо возразил Сергей. – У меня не осталось никого и ничего. Мой дом сожжен пугачевцами, а мать и сестра погибли. Гостеприимством графа Орлова я тоже злоупотреблять не вправе. Вы – единственная, кто у меня есть. Только вы, Августа…

– Вы мой гость, – мягко повторила Тараканова. – Я не требую, чтобы вы ехали сейчас. Оставайтесь… на время. Будущее, верю, все прояснит.

Все прошло как в полусне: новое знакомство с «тетушкой» Августы – Марьей Дмитриевной Дараган, – которая от времени еще сильнее высохла, уменьшилась да и сморщилась. Легкий, изысканный ужин. За столом, кроме княжны и Марьи Дмитриевны, присутствовал еще итальянец Марио.

Принцесса развеселилась, так и сыпала россыпями итальянского, мгновенно переводила на русский и наоборот и со всеми была одинаково мила и сердечна. Сергей почти не поддерживал разговор. Он устал от сумасшедшего путешествия. Его охватила полудрема, но она была сладкой, похожей на розовый дым, через который ясно виделось лишь одно – точеный профиль Августы, нежный, но словно лихорадочный румянец на ее белом лице. Принцесса поняла его состояние. Когда встали из-за стола (причем княжна, как истинная русская барышня, несколько раз перекрестилась на восток), Сергей почувствовал, что все плывет у него перед глазами. Слишком сильным оказалось для него, и так уже утомленного последними событиями, впечатление сегодняшнего необычайного дня.

– Я велела Марио распорядиться приготовить вам комнату, – услышал он очень близко голос княжны. – Вам надо сейчас спать. Завтра у нас будет день, чтобы поговорить…

Утро выдалось великолепным – в солнце хотелось плескаться, как в море. Сережа не сразу понял, почему проснулся в этой богато обставленной комнате с большими окнами и мозаикой на стенах. А когда вспомнил, вскочил с кровати и вдруг упал на колени и, так как не было иконы, горячо прошептал, глядя на солнце:

– Господи, благодарю Тебя…

…Августа спускалась по лестнице ему навстречу. Едва увидел – душа счастливо затрепетала: она не забыла, как ему нравилось видеть ее в белом! Снежная ткань, спадавшая роскошными тяжелыми складками вокруг стройного стана, серебристо искрилась, а молочного цвета кружева тонкостью и изяществом рисунка напоминали причудливо переплетенные стрелки инея.

Точеную шею обвивала тонкая нить жемчуга – это было единственное украшение принцессы. Впрочем, лучшим ее украшением были счастливо блестевшие светлые глаза…

– Как вы хороши! – выдохнул Сергей, целуя тонкую руку. – Ваше Выс… Августа Матвеевна! Я все-таки скажу, – он вглядывался в круглый овал лица, в простую прическу из светлых локонов, – вы стали еще больше похожи на…

Княжна приложила палец к губам.

– Пойдемте завтракать, Сережа.

Завтракали они вдвоем. Сергей любовался строгой грацией Августы, благородной отточенностью всех ее движений – очень естественной. Она даже кусочек от золотистого хлебного ломтика отламывала так, как, по мнению Ошерова, это может делать лишь принцесса. И ему невольно вспомнилась Алина. Он понял вдруг, чего не хватало этой рискованной женщине, пластично-грациозной, как пантера, и так хорошо усвоившей приемы высшего света, что она могла без труда выдавать себя за аристократку. Но когда понадобилось сыграть роль принцессы, увлеченная высокомерная авантюристка стала явно фальшивить. Сергей тогда так и не смог понять, в чем же эта почти неуловимая фальшь? Теперь понял: Алина, видимо, представляла, что такое настоящие принцессы – беда ее в том, что она никогда ею не была…

В то же время он вспомнил, у кого еще с восторгом наблюдал эту царственную грацию, так притягательно сочетающуюся с простотой искренней вежливости. У императрицы Екатерины…

Княжна тем временем попросила:

– Расскажите же мне о себе. Все, что захотите… все, что сможете.

– Мне нелегко это будет, княжна. Что же рассказать? В России был бунт. Пугачев… Я ни разу не видел его, но он сломал мою жизнь! Мать и сестренка погибли, когда обезумевшая чернь жгла наш дом. Дом в руинах, и военная карьера моя кончена, потому что я, бросив все, умчался почти что с поля боя. Хоть и имел на то дозволение, но… Конечно, меня могли бы и убить в этой войне и… лучше бы убили!

Августа взволнованно, не замечая того, теребила белоснежные кружева на рукаве, ломая их накрахмаленные стрелки.

– Мальчик мой, если бы я могла взять на себя хоть каплю ваших терзаний… Простите, что так вас называю. Хотя мы и равных лет с вами (не удивительно ли, что мы родились в один год?), но все же женщина тридцати лет старше тридцатилетнего мужчины.