Дашкой бросились к собаке. Подавился, что ли?

Когда у него из пасти пошла пена, я понял в чём дело.

— Женька! — заорал я, но было поздно.

Пацан упал, как подкошенный, рассыпав пирожки на землю. Его всего колошматило, глаза закатились, изо рта точно так же, как у собаки, пошла пена.

Он умер мгновенно. Мы вообще не успели даже сообразить, как так вышло.

— Найдите эту старую каргу! — заорал я, распинывая со злости пирожки по сторонам.

Мы прочесали всю улицу, а потом и весь посёлок, дом за домом, сарай за сараем, погреб за погребом, но бабка, как сквозь землю провалилась.

Как же был зол! Я был готов разнести этот посёлок в щепки, чтобы кирпичей не осталось! Но толку-то?

Женьку уже не вернёшь...

Он не дожил до победы всего несколько месяцев. Молодой, симпатичный пацан с планами на будущее, прошёл почти всю войну, побывав во всех ожесточённых боях за Северо-Боровинск, а его отравила древняя бабка. Бабка!

В тот день я впервые увидел, как Даша плачет. Её слёзы были не по Федорченко, не по её сослуживцу и брату. Дашка ревела, потому что Рекс сдох.

Может, и права была девочка в том, что собаки больше заслуживают нашей любви, чем люди? Потому что я любви от Даши так и не заслужил.

Когда заговорили о референдуме о присоединении Северо-Боровинска к Берлессии, погиб и Кудряшов. Северяне взорвали мужика в его собственном кабинете — так звучала официальная версия событий.

Для меня это означало только одно — берлессы подчищают хвосты, и больше ни о какой независимости Северо-Боровинской области речи быть не может. Берлессы столько бабла ввалили в нашу несостоявшуюся республику, столько людей положили, что исход был предсказуем.

Я не был против берлесского гражданства, я боялся, что меня взорвут точно так же, как Кудряшова. При этом могут пострадать Микола и Даша — единственные люди, за кого я теперь беспокоился.

Нужно было выходить из этой войны. Только как?

Глава 43. Сергей

Чем больше внимания я уделял Даше, чем больше опекал её, тем сильнее она борзела. Зря я примешал в наши отношения секс. Сто раз об этом пожалел. Мог бы перетерпеть. Ведь мог же?

Даша начала спорить со мной, огрызаться по поводу и без. Приказы не обсуждаются, но Даше было на это плевать. Я пытался поговорить с ней по-хорошему, объяснить, что своими пререканиями она подрывает мой авторитет перед бойцами. Она не понимала этого. Или не хотела понимать?

Максимум, что я мог — ответить ей грубостью. Наказывать Дашку рука не поднималась. Была бы она мужиком, давно бы в морду дал. Но она же девочка. Моя девочка.

В то же время, вопросов по службе у меня к ней не было. Сослуживцы хвалили Дашку за её упорство и смелость. Её стали охотнее брать на задания, потому что могли положиться на девочку, как на себя. К лету Дашка дослужилась до капитана. По-честному, как и хотела.

Я гордился Дашей. И как её мужик, и как командир. Я видел, как важно для неё то, чем она занимается. Как солдат Даша была безупречна, но не как моя девушка. Её жёсткий неуправляемый характер контролировать становилось всё тяжелее.

Мне казалось, что она своего щенка любит больше, чем меня. Рекса она гладила, сюсюкалась с ним, кормила и следила за его прививками.

Я завидовал собаке?

— Иногда мне кажется, Даша, что я тебе совсем не нужен, — как-то напрямую сказал я ей об этом.

— Не говори глупостей, Серёжа! Я же с тобой?

Видимо, из меня вышел не лучший учитель, раз я не смог научить Дашу тому, как нужно меня любить.

Мне необходимо было выбрать что-то одно — уставные отношения или неуставные. Только вот я был уверен, что Даша выберет войну, а не меня. Я боялся этого, потому что видеть её с кем-то другим я бы не смог. А я бросить войну не мог и подавно.

Этот вопрос повис надо мной, мучил меня. Как я скажу Даше, что мы больше не должны быть вместе? Я же ей в любви признался? Не соврал об этом, но уже пожалел. Девочка восприняла мои чувства, как слабость, но, в свою очередь, сама ко мне не стала ласковее.

Я был как наркоман, который решил завязать, но всё продолжал покупать дозу у барыги. Девочка стала единственным родным мне человеком. Я решил, что с Олэськой мы больше не свидимся, даже смирился с этим. Женька Федорченко и Малой были тоже мне дороги, но не так близки, как Димон. А с другими людьми я больше не сближался. Даже разговоров по душам избегал.

Вскоре не стало и Федорченко.

Жители одного из посёлков сообщили, что видели у леса иностранную военную технику. Мы прочесали местность и сам посёлок, но ни хера не обнаружили. Из одного дома вышла древняя бабка, чтобы поприветствовать нас — дело обычное. Люди всякие встречались, но порой гражданские готовы были отдать последний кусок хлеба защитникам родины.

— Угощайтесь милки, — протянула она нам пакет с пирожками. — Радость-то какая!

Женька с радостью подхватил пакет, бабуля всхлипнула от накативших эмоций и побрела домой.

— Горячие ещё! — сглатывая слюну, восхищённо протянул пацан. — Дашка, ты будешь?

— А с чем? — поинтересовалась она, спуская с рук свою собачонку.

Рекс заметно подрос за весну, и теперь Дашка везде таскала его с собой. Я тоже захотел пирожок, поэтому с любопытством смотрел, как Женька разламывает пирожок напополам, одну половину бросает Рексу, а вторую проглатывает с аппетитом.

— С яйцами! — облизываясь протянул он.

— Яйца побритые хоть? — рассмеялась Даша. — Ну, давай!

Вокруг пирожков уже собралась целая толпа, окружив Федорченко. Я тоже протиснулся к нему. В большой семье, как известно, еблом не щёлкают.

Вдруг Рекс громко, протяжно завыл, а потом начал хрипеть, катаясь по земле. Мы с Дашкой бросились к собаке.