Она не заставила его ждать. Вскоре дверь открылась, и она медленно вышла в зеленом платье, которое он сам для нее выбрал, дополненном, к его восторгу, тонким изумрудным ожерельем, идеально подходившим к наряду. У него буквально перехватило дух, а она тем временем, потупившись и слегка разрумянившись, медленно приблизилась к нему и остановилась. Если в твидовом костюме он считал ее восхитительной, то для этого случая у него не нашлось слов.

— Кэти, — тихо сказал он, — вам не понравится, что я скажу, но я не могу молчать. Вы очаровательны и невыразимо прелестны.

Никогда прежде он не говорил с такой искренностью. Такой молодой, такой свежей красавице с нежным цветом лица и рыжевато-золотистыми волосами больше всего шел зеленый — это, несомненно, ее цвет. То-то будет, когда он отведет ее к «Диору» или «Баленсиаге»! Но что это — неужели она дрожит? Кэти облизнула губы.

— Платье очень красивое, — сказала она, запинаясь. — И вы все-таки купили мне ожерелье.

— Просто потому, что оно подходит к платью, — весело ответил он, желая поднять ей настроение. — Всего лишь несколько зеленых бусин.

— Нет. Анна, любуясь им, сказала, что это неограненные изумруды.

— Ну что ж! Остается только надеяться, что ваш спутник их не посрамит.

Кэти посмотрела на него и тут же отвела взгляд.

— Я даже не знала, что бывают такие люди, как вы. — Он видел, что она подыскивает фразу; и та прозвучала, но как-то нескладно. — Вы… вы словно из другого мира.

— Надеюсь побыть еще в этом мире. — Он рассмеялся. — А теперь идемте. Это порадует ваш демократический дух — так как Артуро в отъезде, нам придется взять такси.

— Я должна надеть эти перчатки? — нервно поинтересовалась она, спускаясь по лестнице. — Они такие длинные.

— Можете надеть или просто нести в руке, как пожелаете, дорогая Кэти, это все равно. Идеал нельзя улучшить.

Консьерж, потрясенный, что они, такие нарядные, не воспользуются своим обычным транспортным средством, с поклонами усадил их в весьма приличное такси.

Через несколько минут они подъехали к Венской опере, прошли по людному фойе, после чего их проводили в ложу второго яруса. Здесь, в укромной маленькой нише с красным ковром, предоставленной только им дюйм, Кэти расслабилась, и он сразу это увидел. Избавившись от нервозности, она с возрастающим интересом и волнением принялась рассматривать ярко освещенную сцену, а он тем временем, сидя за ее спиной и разглядывая зал через бинокль, с удовольствием воссоздавал в памяти несравненную картину Ренуара на ту же тему, увы, не его собственную, однако всегда вызывавшую у него восхищение.

— Это новое здание, разумеется восстановленное после войны, — пояснил он. — Здесь, возможно, чересчур много блеска и света… Венцы, конечно, перестарались с хрусталем… но все равно очень мило.

— О да, — подхватила она с энтузиазмом.

— И как вы видите, публика сегодня особенно нарядная ради Тебальди. Кстати, она будет петь по-итальянски, поэтому мне следует ввести вас в курс дела, о чем это представление. Действие начинается в Нагасаки, в Японии, где Пинкертон, офицер американского флота, договорился через брачного посредника о женитьбе на милой маленькой японке Чио-Чио-сан… — Он четко изложил основные моменты истории и в заключение сказал: — Очень сентиментальное произведение, как вы поняли, одна из легких вещиц Пуччини, которой далеко до гранд-оперы, но тем не менее в трогательности ей не откажешь.

Не успел он договорить, как зал взорвался аплодисментами, ознаменовавшими появление дирижера Караяна. Огни притухли, началась увертюра, затем медленно поднялся занавес, открыв изысканный японский интерьер.

Мори довелось дважды побывать на этой опере в нью-йоркском «Метрополитен», куда он многие годы покупал абонемент и где несколько раз слушал Тебальди. И теперь, убедившись, что великая дива в голосе, он мог полностью переключить внимание на свою спутницу и незаметно, со странным и тайным волнением, принялся наблюдать за ее реакцией: как юное лицо то загоралось внутренним светом, то вдруг хмурилось.

Поначалу ее, видимо, смутила новизна происходящего на сцене в ореоле восточной экзотики. Но постепенно она увлеклась. Красивый Пинкертон, которого Мори всегда находил несносным, вызвал у нее явное отвращение. Зато японской девушке Чио-Чио-сан, наоборот, она симпатизировала все больше. Когда в конце первого действия опустился занавес, Кэти не сразу пришла в себя.

— Какой же он ничтожный тип! — воскликнула она с горящими щеками, поворачиваясь к Мори. — Сразу стало ясно, что он пустышка.

— Тщеславный и самодовольный, возможно, — согласился он. — Но почему вы так его невзлюбили?

Она опустила глаза, словно задумалась, а потом сказала:

— Для меня ничего хуже быть не может — никогда не думать о других, а только о себе.

Второй акт, открывавшийся с ноты нежной печали и неугасшей надежды, должен был подействовать на Кэти, как предполагал Мори, еще больше. Действие шло, но он на нее не смотрел, не осмеливаясь вторгаться в сугубо личные переживания бесхитростного сердца. Но ближе к концу, когда огни на сцене погасли и Чио-Чио-сан зажгла фонарь у дверей, чтобы начать ночное бдение, и из темной комнаты зазвучала привязчивая мелодия арии «Un bel di», которая то росла, то угасала, он все-таки бросил один быстрый взгляд на свою спутницу. По ее щекам текли слезы.

Он наклонился к ней и сказал:

— Моя дражайшая Кэти, если это вас так расстраивает, мы сейчас же уйдем.

— Нет-нет, — запротестовала она, давясь слезами, — это очень печально, но прекрасно. И я должна увидеть, что будет дальше. Одолжите мне носовой платок, мой пришел в негодность. Спасибо, дорогой, дорогой Дэвид… вы так добры. Бедная милая девочка. Как же бесчеловечно и гадко обошелся с ней этот мужчина… — Голос ее сорвался, но она сделала усилие и взяла себя в руки.

И действительно, весь третий акт, полный невыносимого пафоса, вплоть до финальной трагедии, она оставалась спокойной. Когда закрылся занавес, Мори осмелился взглянуть на нее, она больше не плакала, но опустила голову на грудь, словно обессилев.

Они вышли из театра. Переполненная чувствами, Кэти хранила молчание, пока они не сели в такси; затем, убедившись, что она надежно укрыта от посторонних глаз, девушка сдавленно произнесла:

— Я никогда не забуду этого вечера… Никогда…

Он ответил, тщательно подбирая слова:

— Я знал, что вы эмоциональны и способны сопереживать. Я надеялся, эта история вас тронет.

— Так и было, так и было… Но самое главное, дорогой Дэвид, что я видела это вместе с вами.

Ничего больше она не прибавила, но и этого было достаточно, чтобы он понял по ее дрожащим губам то, чего она не договорила. Он молча взял ее ручку в свои, воспользовавшись закрытой машиной.

Она не отняла руки. Что же такое с ней произошло? Ведь ничего подобного раньше не было. Естественно, ей когда-то оказывали знаки внимания. Когда она посещала курсы медсестер, один студент из университета, работавший над диссертацией магистра, был очень ею увлечен. Она не ответила на его чувства. В больнице во время прошлогодних рождественских праздников молодой ассистент пытался сорвать у нее поцелуй под веточкой омелы, но ему удалось лишь неловко чмокнуть ее в левое ухо. Она безразлично отнеслась к этой попытке, а позже отказалась от его приглашения на новогодний бал. Она считала себя серьезным человеком и не интересовалась молодыми людьми, разделяя материнскую точку зрения, которая так часто ей внушалась, что в конце концов стала ее собственной: мол, все мужчины наглые, себялюбивые и ненадежные.