Зачистка соучастников? По теории Федора…

Капитан взглянул на часы. Если поторопиться, то до конца рабочего дня вполне можно успеть в архив. Он влетел буквально в последнюю минуту. Схватил том дела. Пролистал по диагонали. Детали его пока не интересовали. Астахову нужна была общая картина преступления.

Павел Григорьевич Максимов… предприниматель… обвиняется в убийстве жены Ольги Степановны Максимовой… Восемь лет строгого режима. Виновным Максимов себя не признал, а кроме того… «А вот это уже интересно!» — поразился капитан. Как же так? Или Федор ошибся? Может, и ошибся, философ. Федор — известный фантазер. Капитан оторвался от бумаг, задумался. Придется проверить самому. Но внутреннее чутье подсказывало ему, что приятель не ошибся. Он фантазирует, но когда речь заходит о фактах, ему можно верить. Но тогда… что же это получается? Ведь галиматья полная получается! Бред!

Но это еще не все! Свидетелем по делу Максимова проходила убитая несколько дней назад Людмила Рожкова, у которой нашли платиновый браслет убитого Глузда. То есть его жены. Вот так раскладец — капитан не верил собственным глазам. «Бинго!» — как любит говорить Федька. Вполне возможно, это не зачистка соучастников, а обыкновенная месть. Или… Капитан задумался.

Астахов привык ковать железо, пока горячо. Спустя полчаса он уже распивал чаи у гостеприимных стариков — соседей Рожковой. Не успевший пообедать, он налегал на домашнее печенье и пил третью чашку. Старички рассказывали, что знали, без наводящих вопросов. Перебивая друг друга…

— Она хорошая была, Люся, спокойная. С мужчинами ей не везло. Отирался тут один, да, видно, не судьба, — говорила Марья Игнатьевна.

— Ей бы ребятенка родить, а она кошку завела. А уж баловала, кому сказать, не поверят, — добавлял Иван Варфоломеевич. — Себе такого не покупала, как кошке. Афродита! Мы ее Фроськой зовем. Если куда уезжала, кошку нам поручала. Мы ее к себе пока взяли… жалко.

— И вообще эта квартира проклятая, — шепотом сообщила Марья Игнатьевна. — Люсину подружку — она у нее пряталась — муж убил. Не помню, как звали, приветливая такая… Лет пять назад…

— Больше, мамочка! — возражал Иван Варфоломеевич. — Уже лет семь или все восемь!

— Не может быть! Неужели восемь? А кажется, совсем недавно… А теперь вот Люсю. Бедная, она как чувствовала… сама не своя была последнее время.

— Боялась, — вставил Иван Варфоломеевич.

— Боялась этого самого мужа. Ему дали всего ничего. Люся говорила, вроде вышел уже. Жизнь человеческая у нас теперь ничего не стоит, господи, прости! Убивай себе, отсиди и выходи на волю. А человека нет… Люся говорила, подруга хотела развод, а он вроде не давал. Пил, буянил, гулял. Она и не выдержала, бедняжка.

— А несколько дней назад на скамейке у подъезда мужчина сидел. Вроде ждал кого-то. Ночью уже. Может, в ту самую ночь. У нас как раз балкон туда выходит, — вспомнил Иван Варфоломеевич. — Сидит, курит. Мне не спалось, я и вышел. И не похоже, что свой. Я своих всех знаю. Мы тут двадцать лет без малого. А потом смотрю — Люська пробежала. И скоренько в подъезд. Мне бы остаться да посмотреть, что дальше будет, а я ушел. Продрог, ночи холодные, даром что лето.

— Она его боялась, — сменяла мужа Марья Игнатьевна. — Она ж была главной свидетельницей на суде. Рассказала все, как есть. И что бил ее, и что она на развод подавала. И что увез он ее в тот вечер… Она и раньше к Люсе уходила, да всякий раз возвращалась, все надеялась, бедняжка. Оля! Оля ее звали. Ну конечно, Олечка. Такая славная, приветливая. Всегда первой здоровалась… Такой ужас! А Люсенька… я ей говорю, Люся, что ж ты все одна да одна? Неужели никого вокруг нет? А она отвечает, а то вы не знаете, какие сейчас мужики, Марья Игнатьевна. Возьмите Олечку, уж на что добрая и порядочная была, а ведь не пожалел жизни человеческой, подонок, убил… Я ей говорю, поехала бы куда-нибудь… на курорт, а она мне — денег нет, Марья Игнатьевна. А у самой, вишь, целый клад нашли… И золото, и деньги. Доллары!

— И кому теперь столько добра, — добавил Иван Варфоломеевич. — Люся же во всем себе отказывала… И одевалась скромно. Только на Фроську не жалела. — Он помолчал и сказал, выразительно глядя на жену: — Деньги, мать, надо тратить! А то… неизвестно, кому достанутся.

Я не смогла уснуть в ту ночь. Проворочалась на своем диване до утра. Миша так и не вернулся. Утром Ира не вышла из спальни. Катька спала. Я, стараясь не шуметь, наскоро выпила кофе и выскользнула из дома. Мне не хотелось встречаться с Ирой. Я не сумела бы объяснить почему. Кроме того, мне хотелось побыть одной, и я с досадой подумала о бедном Йоханне, забегавшем каждые пять минут за новостями. Но тут же вспомнила, что Иллария его выгнала. Иллария! А с ней что творится? Бледная шефиня, топчущая розы. Ее пронзительный крик до сих пор звенит у меня в ушах.

Я заперла дверь кабинета на ключ, уселась за стол, сбросила туфли. Придвинула к себе нераспечатанные письма. Перевела взгляд на сероглазого монаха. Аспарагуса нет, мне не с кем поговорить. «Пусть бы забегал, — подумала я с раскаянием, — единственная близкая мне душа…»

— У меня появился отец, — сказала я монаху. — Сначала мать, а теперь отец.

— Бывает, — ответил он. — В жизни и не то еще бывает.

— Мой отец — подлец и негодяй, — сообщила я ему.

Он печально покивал — и так бывает.

— Знаешь, лучше бы он вообще не появлялся! Мне достаточно одной матери. Она бросила меня и сбежала куда глаза глядят. Ей было тогда… шестнадцать. А мой отец не знал, что она ждет ребенка. И я родилась раньше срока. Чуть ли не на улице, а наутро она сбежала. Что же там у них произошло?

Сероглазый монах молчал, пристально глядя на меня…

Моя жизнь до сих пор была проста и понятна. Слишком проста и слишком понятна. До отвращения! Единственная тайна в ней — телефонный фантом Игорь. Появилась мама Ира с семейством — и моя опостылевшая жизнь пошла вразнос. Туда ей и дорога! Зато теперь я знаю, что я живая! Мне больно, мне страшно, я не знаю, что за поворотом! Но я живая! И отец…

— А если он захочет увидеться со мной? — спросила я у монаха. — Ира сказала, держись от него подальше. Он тебе не нужен. А если он будет настаивать?

Сероглазый монах пожал плечами.

— Боюсь, у тебя нет выбора. Ты, конечно, можешь сказать, что не хочешь его видеть. Только… вряд ли он согласится.

— А что же делать?

— Выслушать его, — твердо отвечает он.

— А потом?

— А потом решать.

— Я боюсь их тайн!

Он улыбнулся, покачал головой.

— Разве? Признайся, тебе ведь интересно узнать, кто твой отец. Так?

— Так, но…

— У тебя все равно нет выбора, — успокоил он меня. — Иногда это очень помогает принять решение. А что я могу, говорит себе человек. У меня ведь нет выбора. Меня загнали в угол. И все катится своим чередом. Мы слишком часто говорим себе, что у нас нет выбора…