поставленный Светкой в вазу благоухающий букет жасмина.

— Нам ещё привезли обед с какого-то дорогущего ресторана, на две персоны, — помахала Светка у меня перед носом визиткой, пока я, смурная со сна, сидела, зарывшись носом в белые цветы.

— И где он?

— Где-где, — хмыкнула она. И жестом фокусника подняла со своей кровати подушку. — Пришлось укутать, чтобы не остыл, пока ты бессовестно просыпаешь своё счастье.

— Он точно на двоих? — вытянула я шею, рассматривая упакованную в контейнеры еду. — Выглядит на четверых.

— Ничего, я справлюсь за троих, а остальное тебе, — всё же вручила мне прямоугольник, которым размахивала, Светка.

«Не знал, что ты любишь, поэтому заказал разное на свой вкус, — гласила надпись от руки, сделанная таким знакомым почерком и чёрными чернилами перьевой ручки. — Плодотворно тебе поработать. Прегер».

Прегер. Этим и правда всё было сказано. Прегер он такой… Прегер!

Жуя с аппетитом сочное мясо, я сидела на Светкиной кровати, подогнув ноги, закусывала его жареными блинчиками с овощами и трюфельным соусом (как определила Светка), запивала дорогущим вином из кружки (его тоже привёз курьер с обедом) и слушала Светкино бухтение о том, какая я сволочь, что ничего ей не рассказываю.

И не расскажу, как бы она ни бесновалась. Это было моё, личное, сокровенное. Действительно важное. Им я не собиралась делиться.

— Света, отвали, — отмахнулась я. — Давай просто наслаждаться моментом, здесь и сейчас, — прикрыв глаза, замычала от удовольствия. — Чёрт, как же вкусно!

И я честно сейчас ни о чём не думала. И никакого сумбура в душе не чувствовала. Наоборот. Всё стало настолько правильно и красиво, словно выстроилось в идеальную по своей сути кристаллическую решётку, где каждый атом на своём месте.

Как любой перфекционист, что я испытывала чистый восторг от этого ощущения.

Я закончила старое и готова к новому.

Написала Илье о встрече с мамой, чтобы не волновался, но пока ответа от него не ждала.

Написала Прегеру «спасибо» за вкусный обед, цветы и заботу. И здесь, наоборот, очень и прямо сейчас ждала ответ. И Платон ответил.

Мы переписывались до поздней ночи — ни один из нас не находил в себе сил попрощаться и отложить телефон.

Я узнала почему он зовёт меня Тучка. Он узнал, что я зову его Утёс.

И я с трудом дождалась утра, прибежав на экзамен раньше преподавателя.

А когда во двор университета въехала его машина, сорвалась с места и побежала.

Он вышел мне навстречу и… поймал.

Когда его руки сомкнулись, прижав меня к себе, я уже знала, что больше не смогу с ним расстаться.

Это было сильнее меня.

Это было сильнее всего.

Глава 34. Платон

Если бы Платона попросили описать этот день, он бы нашёл только одно слово: счастье.

Чистое, безмерное, безмятежное неразбавленное счастье.

Он и забыл, что такое бывает. Он и забыл: для того, чтобы почувствовать себя счастливым, не обязательно расстёгивать ширинку. Можно наслаждаться тем, что видишь, вдыхаешь, пробуешь на вкус, осязаешь. И испытывать при этом такую гамму чувств, какие не может заменить одно.

Платон поймал себя на мысли: а он ведь пытался. Заменить. Всё это — сексом.

И совершенно забыл, как это приятно — просто гулять по городу, держась за руки. Что экскурсии — это интересно. Что музеи — это круто. А искусство — красиво.

Он уже и не помнил, когда наслаждался едой просто ради еды, вредной, уличной, опасной, но, зараза, такой вкусной, что он готов был пробовать бургеры в каждой забегаловке, что попадались на пути.

Что, когда, словно снег, летят на голову опадающие лепестки с цветущих деревьев — это как праздник. Праздник давно забытого детства и ничем не замутнённой радости, свойственной только ему. Он забыл, что можно смеяться до колик в животе.

Счастье.

Эта девочка несла в его мир счастье.

Она и сама была целым миром, что Платон для себя открывал вместе с ней.

И счастьем, для которого оказывается и не надо никаких особых причин.

Просто оно есть.

Накануне такого важного для него дня. Накануне сделки, к которой он готовился полгода, ходить босиком по траве и кормить уток в городском пруду, не думая о завтра — какое же это наслаждение.

А как прочищает мозги!

— Твоё желание сбылось? — спросила Янка, выводя Прегера из задумчивости.

Они возвращались из парка к машине. Она несла игрушку, что Платон выиграл для неё в тире. Он — ел мороженное, сосредоточенно раздумывая о том, о чём, несмотря на всё произошедшее за последние дни, он всё равно не забывал — о сделке. И кусочки мозаики, что ещё не все легли ровно, вдруг сложились у него в голове в единую картину. Даже те, что казалось попали в этот набор пазлов случайно, вдруг подошли к остальным.

— Что? Моё желание? — не сразу понял Платон о чём она.

— Помнишь, я сказала, что грустят только о двух вещах: несбывшимся и несбыточном? И что я умею исполнять желания, — заставила она его остановиться и вытерла пальцем пломбир над губой. — Ты загадал? Оно сбылось?

Платон задохнулся от этой неожиданной ласки. Швырнул в мусорку мороженное и подтянул Янку к себе.

— Ещё нет, — выдохнул ей в губы. — Но я работаю над этим.

— Обещаю, оно сбудется. — Накрыла она его губы своими и замычала. — М-м-м, как вкусно. Сладко и холодно.

— Продолжим? — шепнул Прегер. — У меня?

— Ну-у, у меня будет сложновато, — улыбнулась Янка. — Поэтому определённо у тебя.

— Если не возражаешь, только сделаю один звонок, — задержался Платон.

Она кивнула и, размахивая плюшевым медведем, пошла в машину, пританцовывая на ходу.

Глядя на её виляющую попку, трудно было не думать о сексе, да ещё при этом говорить о делах. Но Платон справился, теперь точно зная, какой кадр он бы поместил в свою коллекцию для мастурбации, если бы она у него была. Правда, у него было видео, но он ни разу его даже не посмотрел — всё связанное с Янкой было для него слишком остро, свежо и лично. До того, как они снова встретились, Платон боялся возвращаться в тот день, поэтому убрал запись подальше, чтобы не бередить душу.

Сейчас его утешало только одно, что Селиванов, которому он звонил, оказался в худшем положении — Платон отвлёк его, судя по звукам, явно в разгар «процесса». И у Платона ещё весь вечер был в впереди, а вот Селиванову, возможно, будет не до сна.

Но тот не жаловался.

— Я, кажется, понял суть всей этой возни вокруг продажи «Таймснэка», — сказал