Вошел одетый в черное король. После взаимных приветствий Людовик направился к своему месту, но не сел, а встал возле своего кресла, вынудив стоять и всех остальных. Повернув голову, он пристально посмотрел на канцлера Сегье, и под этим взглядом тот лишился всей своей важности. Король смотрел взглядом господина, и, когда заговорил, голос его зазвучал совершенно по-иному.

— Господа, — начал свою речь король, — я собрал здесь своих министров и государственных секретарей, чтобы сказать им, что до сих пор я по собственному желанию позволял распоряжаться делами господину кардиналу. Но теперь заниматься ими буду я сам. Вы будете помогать мне советами, когда я вас спрошу. Процедура с государственной печатью останется прежней, но я приказываю вам скреплять ею только то, что я одобрю, и только те бумаги, которые принесет от моего имени государственный секретарь. А государственным секретарям я приказываю не подписывать ни одной бумаги, будь то паспорт или пропуск, без моего ведома и без моего на то согласия.

Король сделал еще несколько сообщений частного характера и удалился, оставив совет в полном недоумении и расстройстве. Сегье отправился домой и слег в постель, почувствовав, что болен. Фуке сразу же поспешил к королеве-матери. Анна Австрийская рассмеялась, пожав плечами:

— Он только делает вид, что способен всем этим заниматься, но на самом деле мой сын слишком любит удовольствия. Его несомненно похвальное рвение к делам очень скоро сойдет на нет.

Но королева ошиблась. Рвение к делам не покидало короля пятьдесят четыре года. Погруженная в заботы, тревоги и печали, Анна Австрийская не заметила, как вырос и возмужал ее сын. Она не предполагала, что он станет неутомимым тружеником и что время его царствования прослывет великим веком и символом его станет солнце. Да и мало было вокруг юного Людовика придворных, которые, подобно герцогине де Шатильон, сумели распознать грозу во взгляде светлых глаз молчаливого подростка. Но все пошло именно так, как давно уже предсказывала Изабель.

Семнадцатого марта Изабель присутствовала в часовне замка Линьи при венчании своего брата с Мадлен-Шарлоттой де Клермон-Люксембург и едва могла сдержать слезы радости. Франсуа был спасен! Перед ним открылось будущее! Он не был обречен бесцельно бродить по холодным комнатам чужого замка!

Знакомство и обручение прошли ко всеобщему удовольствию как нельзя более благополучно. Двадцатитрехлетняя невеста, кроткая и застенчивая блондинка, неожиданно улыбнулась представшему перед ней суженому с несовершенной статью. А суженый, придирчиво оглядев ее, улыбнулся ей в ответ, сказав слегка насмешливым тоном:

— Честное слово, госпожа герцогиня, если вы согласны удовольствоваться мной, то мне кажется, мы составим с вами супружескую чету, способную достойно продолжить род наших предков. Я некрасив, у меня дурной характер, но я никогда не подводил тех, кто оказывал мне честь довериться мне и на меня положиться. И я приложу все силы, чтобы защитить имя, которое вы мне доверите. Имя и детей, которых, быть может, вы по вашей доброте мне подарите!

Изабель вздохнула с облегчением. Две семьи соединили свои судьбы. Изабель благодарила небо, что Мадлен-Шарлотта оказалась куда привлекательнее своей старшей сестры и что старшая сестра не отказалась от благ, предложенных ей принцем Конде ради того, чтобы младшая вышла замуж. Старшая сестра была статью и ростом похожа на ландскнехта, и Изабель трудно было себе представить, как Франсуа атакует эту громаду во время сражений на супружеской кровати.

Госпожа де Бутвиль и ее старшая дочь маркиза де Валансэ от души поцеловали ту, что отныне стала их невесткой, и от всего сердца пожелали молодым супругам всяческого, какое только может быть на земле, счастья, после чего Изабель и принц де Конде задернули полог брачной постели.

На следующее утро и гости, и новобрачные были в превосходном настроении, а Франсуа так просто светился. А вскоре появился и королевский курьер, он встал на одно колено и подал Франсуа грамоту, которая передавала графу де Бутвилю титулы и владения герцогов де Люксембург и де Пине.

— Остается только занять место в истории, покрыв эти имена славой при первой возможности, — сказал новоиспеченному герцогу принц де Конде, обнимая его.

— С божьей помощью не премину это сделать, — отвечал герцог Люксембургский с несвойственной ему серьезностью.

Поздравления дождем сыпались на новобрачных, а Конде между тем подошел к Изабель, которая стояла в стороне и наблюдала за происходящим.

— Отчего вы так серьезны, моя красавица? Вы, по крайней мере, могли бы сказать мне, что довольны мной.

— Если бы я не была довольна, я была бы строптивицей! Вы стали спасителем моего брата, дорогой принц, и я надеюсь, что Франсуа сумеет вас за это отблагодарить.

— У вас просто мания переворачивать все с ног на голову, дорогая! Напомню вам ваши собственные слова: разве граф де Бутвиль не следовал за вами самыми злополучными путями, отказавшись от родины и собственной будущности? За его будущность я совершенно спокоен, он умнейший тактик, и солдаты его обожают. Уж маршалом-то Франции он станет непременно. А теперь пора возвращаться в Париж. Нас там ждет еще одна свадьба.

Принц говорил о свадьбе, которая должна была состояться в конце месяца и была последним детищем дипломатических усилий Мазарини. Филипп Французский, герцог Орлеанский, носивший титул Месье, сочетался браком с принцессой Генриеттой Английской, своей кузиной, и эту свадьбу король как первое светское событие своего царствования собирался отпраздновать с небывалой пышностью. Часть гостей оставила замок Линьи, предоставив Франсуа возможность поближе познакомиться с новым образом жизни и в первую очередь с женой, а потом уже и с землями, за какие он теперь отвечал. Огромное состояние не было неприятно молодому человеку, который постоянно нуждался в деньгах, а между тем он обладал вкусом к роскоши и стремлением жить на широкую ногу.

— Самое время установить в моих владениях порядок по моему вкусу. Я дам понять здешним людям, что теперь у них есть господин, который будет заботиться об их процветании и благоденствии. Затем нужно будет придать необходимый блеск моему новому жилищу, зачать ребенка, а там я к вам снова присоединюсь, — пообещал брат Изабель, несколько удивленной такой его прытью.

— А разве вы не собираетесь представить герцогиню ко двору? — поинтересовалась она.

— Разумеется! Но в Париже я жену не оставлю. Париж для нее неподходящее место, а мне как-никак снова придется занять свое место в армии короля!

— Зачем? Сейчас нет никаких войн.

— Но я жду, когда они вновь начнутся. Я солдат! И надеюсь прославить фамилию, обладателем которой я стал![30]

— Мне кажется, ваша жена — славная девочка. Вы можете доверить ее мне.