Ник соскользнул с нее и привлек ее в кольцо своих рук, как в гнездо, обвился вокруг нее всем своим длинным телом. Она ощущала спиной биение его сердца, оно успокаивало ее.

Ей не хотелось нарушать этот воцарившийся между ними покой, но она все-таки прошептала:

– Тебе хорошо?

– Лучше, чем час назад.

Она поцеловала его в плечо.

– Мне тоже.

После нескольких минут молчания Лилиан снова отважилась заговорить:

– Я думала о том, что скоро получу большое наследство, возможно, через несколько месяцев. Если миссис Берс нуждается в деньгах…

– Я отдал ей деньги, полученные в награду за спасение Ланселота.

Она кивнула: ей следовало знать, что Ник не подведет миссис Берс.

– Но с твоей стороны было благородно предложить, – добавил Ник тихо.

– Ты… ты потерял что-нибудь ценное во время пожара?

Рука, придерживавшая ее за локоть, сжатась и снова разжалась. Он задвигался, будто ему стало неудобно лежать.

– Можно это компенсировать?

– Нет.

– Мне жаль.

– Это не важно.

– Для тебя важно.

Он некоторое время молчат.

– Да, все дело в моей глупой сентиментальности. Это было звеном, связывавшим меня с прошлым, но не думаю, что могло бы иметь отношение к моему будущему.

– Что это было?

Она почувствовала, что он пожал плечами.

– Дамский жакет. Меня нашли завернутым в него.

Сердце Лилиан болезненно сжалось. Она представила себе Ника, красивого темноволосого младенца, которого завернули в дамский жакет и бросили. Она содрогнулась, ощутив боль, которую он, должно быть, испытывал. И она теснее прижалась к нему.

– Это было давным-давно. Я ничего не помню, – постарался успокоить ее Ник.

Лилиан не представляла, какое это страдание – чувствовать себя брошенным ребенком.

– Тебе что-нибудь известно о твоей семье? – спросила она.

– Я пытался разузнать, но нашедший меня фермер почти ничего мне не рассказал.

– Он сохранил жакет?

– Сохранил. На случай, если я когда-нибудь стану разыскивать свою семью. Но мне немного удалось наскрести, изучая красно-коричневый жакет на меху. Владельцы фермы почти ничего не могли мне сказать. – Он приподнял волну ее волос с шеи и прижался губами к затылку. – Возможно, мне понадобится твоя помощь, чтобы разрешить столь сложный вопрос.

Услышав это, Лилиан почувствовала себя польщенной.

– Как ты думаешь, что с нами будет?

– Черт меня возьми, если я знаю.

Она улыбнулась.

– Я тоже не знаю. – Довольная тем, что вокруг нее обвивались его сильные руки, согретая теплом его тела, она смотрела на игру теней на потолке. – Почему ты не думаешь, что этот жакет имеет отношение к твоему будущему? – спросила она.

– Я потратил слишком много времени на поиски своей семьи.

Лилиан закрыла глаза и лежала, удобно устроившись на сгибе его локтя.

– У меня такое чувство, что я никогда не смогу забыть о своем прошлом, не смогу от него избавиться, что вся моя жизнь была определена моей семьей и сделанным ею выбором и для матери, и для меня.

– А как насчет твоего родного отца?

– Думаю, бабушка и дедушка очень хорошо знали, кто он, но эта тема была под запретом. И когда я спрашивала, кто мой отец, бабушка отвечала: «Это не имеет значения. Мы не допустим, чтобы ты страдала из-за этого бесчувственного негодяя, как твоя мать».

– Он хоть имеет представление о твоем существовании? – спросил Ник.

– У моей матери бывали приступы тоски и отчаяния. И однажды она призналась, что рассказала ему обо мне в письме, но ответа не получила. И все-таки она не теряла надежды, что однажды он приедет за ней. Но этого не случилось.

После этой попытки связаться с ним ее мать почти на месяц слегла и проплакала все глаза. Кейн не обращал на нее никакого внимания и жил в другой половине дома, но Лилиан не могла не видеть ее слез, и ей нечем было помочь матери и смягчить ее печаль.

– А ты не пыталась его найти?

– Этот мерзавец прекрасно знал, где мы, и не пошевелил пальцем, чтобы помочь нам. Я видеть его не желаю.

– Красиво звучит, но я ведь из Андерсен-Холла, и ты не обманешь меня, Лилиан. Он тихо вздохнул: – Так или иначе, но сироты всегда стремятся узнать, кто их родители и почему бросили их. Ты не пыталась его разыскать, потому что боялась, что он снова тебя отвергнет.

Она вздрогнула и широко открыла глаза. Сердце забилось медленнее. И Лилиан постепенно осознала свою боль. Эта боль всегда была с ней, как бы Лилиан ни пыталась замаскировать ее бравадой. Отец не любил ее и потому не спас от Кейна. Его не трогало, что весь свет считал ее любовницей Диллона.

Ник крепче прижал ее к себе, и его губы коснулись ее плеча.

– Вполне естественно с твоей стороны опасаться, что тебя не признают, если однажды ты уже была отвергнута.

Эти слова ранили ее сердце: она была нежеланной, внебрачным ребенком. Но мать ее любила. И дедушка с бабушкой тоже. Ее любили близкие друзья. Она не чувствовала себя по-настоящему отверженной. Боль утихла, но не исчезла.

– А как ты живешь с этим? – спросила она со вздохом.

– Я умею мириться со многими вещами. Мальчиком я пытался разгадать эту тайну. Кто знает, не происходил ли я из знатной семьи, такой как Прендергасты или Эдмундсоны? Или из семьи торговцев, таких как Глезьеры, Смиты, Бейкеры или Карпентеры?

– Почему именно из этих семей?

– Со временем это стало для меня навязчивой идеей. Сначала Данн поддерживал меня, но потом решил, что я должен об этом забыть. Слава Богу, подобные мысли больше не приходят мне в голову. Меня нашли снежной зимой на Святки возле брода, где городской люд переправляется через реку. Отсюда имя Николас (святой Николай, покровитель путешествующих по воде) и фамилия Редфорд благодаря изобретательности и фантазии местного мирового судьи. Это имя мне подходит как нельзя лучше. Но я начинаю верить тому, что говорил Данн. Что моим настоящим именем будет то, которое я заслужу.

– Думаю, он был прав, – сказала Лилиан. – Меня всегда беспокоило, что имя Джейнос (Янус) означает двуликий, особенно если учесть мои отношения с Диллоном.

– Но эта двойственность означает лишь, что имя происходит от римского бога Януса, имевшего два разных лица.

– Ты знаешь об этом? – удивилась Лилиан, повернувшись к нему.

– Так ведь я был помешан на именах.

– А что еще ты узнал?

– Янус – бог входов и выходов и всякого начала. Отсюда название месяца января, первого месяца в древнеримском календаре.