Я сдаю назад, чтобы вырулить на дорогу, а Седой вырывается из рук медиков и бросается к машине. Он похож на одержимого из фильма ужасов, которого разрывают внутренние демоны, и он творит то, чего сам ещё толком не осознаёт.

Полицейские быстро хватают его под белы рученьки и тянут в машину, а мы уезжаем.

— Всё хорошо, Малая! Я же сказал тебе, что больше никогда не дам тебя в обиду! Я всё решу! Я отвезу тебя далеко-далеко, туда, где ты больше не вспомнишь о пережитом ужасе. Мы будем жить большой крепкой семьёй.

Малая негромко плачет, скорее всего, от облегчения, потому что я превышаю допустимую скорость и уже скоро выруливаю на трассу. Нам с ней нужно как можно быстрее оказаться в больнице, чтобы она прошла обследование, чтобы мы с ней убедились, что ребёнок в порядке, что она сама в полном порядке. Я набираю номер телефона Ивана, чтобы готовился встречать пациентку, потому что по везению судьбы, именно сегодня он решил остаться на ночную смену.

— Ну слава Богу, Дикий!

Впервые за время нашего знакомства Иван называет меня Диким, видимо, переволновался бедный. Я негромко хихикаю себе под нос, и сам расслабляюсь, радуясь тому, что моя девочка жива.

— Вань готовься! Я Тоню везу… Надо будет проверить её хорошенько и убедиться, что с ребёнком всё хорошо!

— Не вопрос! Всё сделаем на высшем уровне. Жива?

— Жива! — отвечаю я и с наслаждением смотрю на свою перепуганную девочку.

Это не беда… Всё это мы исправим. Я заставлю её забыть кошмар под именем «Седой». Всё будет хорошо. Точно будет.

— Егор как?

— Плохо спит… Про маму спрашивает постоянно. Температура стала подниматься от волнения, а нам это ну совсем не нужно, тревожный звоночек, так что приезжай быстрее, проверим маму и к сыну пустим.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Тоня выдавливает улыбку, но я вижу, как тяжело она далась ей. Отключаю телефон и кладу правую руку на колено своей девочки.

— Я люблю тебя! — говорю я.

— И больше не ненавидишь меня за то, что сбежала без объяснений и скрыла от тебя правду о сыне?

— Нет, да и не ненавидел, наверно… Просто пытался заглушить любовь этим противным чувством, ненавистью…

* * *

Мы с Тоней добираемся до больницы, и Иван сразу же забирает её под своё надёжное крыло. Я иду в палату к Егору, чтобы хоть как-то отвлечь его, пусть понятия не имею, что и как говорить. Внутри всё до сих пор клокочет. Перед глазами то и дело мелькает этот устрашающий тесак… Болезненный обезумевший взгляд Седого… Мне даже становится немного жаль его. Я ведь тоже чуть было не сошёл с ума, когда Малая исчезла из моей жизни просто по щелчку пальцев. Она была, и тут же испарилась. Я тогда разбивал кулаки в кровь, крушил всё и клялся, что однажды найду её. И я нашёл. Вот только я не дошёл до той же ручки, до которой докатился мой бывший лучший друг. Да и ведь если подумать, Тоня ему не нужна была. Вспоминаю, как он таскался по клубам, и горло сдавливает удушающая ярость. Что ему теперь светит? Срок? Сколько ему дадут? Неважно… К тому времени, как он освободится, мы с Малой уже уедем… Сбежим отсюда и начнём жизнь с чистого листа на новом месте… Я не хочу оставаться в городе потерь, с которым связано так много отрицательных моментов из моей жизни. Охрану я отпускаю, потому что моим близким больше ничего не угрожает. У Седого, конечно, есть дружки, но они не полезут ко мне без своей крыши. А крыша в настоящий момент едет в обезьянник. Снова пропускаю через себя самые страшные мысли, которые успели посетить мою голову, пока я не убедился, что Тоня жива! И от жалости к Седому не остаётся и следа. Он должен был сдохнуть.

Потихонечку захожу в палату сына и замечаю, что он спит, а рядом, сидя на стуле, задремала нянечка.

— Простите, — шепчет она. — Задремала.

Я прошу женщину отнести Тоне чистые вещи, чтобы она смогла привести себя в порядок и вернулась к сыну в нормальном виде. Она не захочет пугать его, потому что переживает за него больше, чем за саму себя.

Нянечка выходит, а я присаживаюсь на край кровати и заглядываю в кроватку, в которой спит Егор. Мой сынишка. На губах появляется дурацкая улыбка. Горе-папаша я… Своим появлением чуть было не лишил ребёнка матери, но спас его жизнь…

Вглядываюсь в безмятежное личико пацана и замечаю, что его щёчки начали розоветь. Такого не было во время болезни, но теперь он выглядит лучше, и я склонен верить Ивану в том, что Егор идёт на поправку. Ну не может Всевышний так скверно поступить с нами и забрать у меня сына, которого я только что обрёл. Понятия не имею, как раскрывать перед Егором правду о том, что его отец я, а не тот психопат Седой, но уверен, что мы с Малой обязательно справимся. Самое главное услышать заветные слова…

Полная ремиссия.

И я чувствую, что они прозвучат однажды. Должны прозвучать.

Не знаю, сколько времени проходит, когда на телефон приходит сообщение от Лаптя.

Лапоть: «Спасибо, что помог спасти дочь».

Чего уж там благодарить? Я бы сделал это снова и снова, если бы потребовалось, но упаси Бог, чтобы такая необходимость возникла. Ещё одну такую моральную встряску сложно будет пережить.

Я: «Калумет закурим или просто мирно разойдёмся и забудем об этом вечере?».

Лапоть какое-то время молчит. Мне его дружба и признание не сдались. Если честно, то я всё ещё зол на него, но я не могу отрицать тот факт, что сегодня он был хорош.

Лапоть: «Курить вредно. А пропустить по бокальчику виски можно».

Я негромко фыркаю. Кто бы говорил о вреде… Но он прав в какой-то степени. Отправляю ему сообщение: «По бокальчику виски мы уже пропускали однажды, так что я, наученный горьким опытом, откажусь».

Если мы с Лаптем и сможем сосуществовать вместе, то теперь уже не обойдёмся без взаимных плевков в сторону друг друга. Плевков яда, который будет напоминать о том, что случилось из-за тупой убеждённости в том, что я не пара для Тони.

Когда Малая заходит в палату, я подскакиваю и спешу к ней. Прижимаю её к себе и втягиваю носом аромат её волос, утыкаясь в её макушку.

Живая…

Родная…

Любимая…

— Что сказали врачи? Как ребёнок?