17 августа 1941 года. Криминаль унд регирунгсрат доктор Прюц».

* * *

Минск. 22 августа 1941 года. 18.35

— Ну, что скажешь, Клаус? — группенфюрер задумчиво почесал затылок и пристально посмотрел на сидевшего перед ним невзрачного мужчину в мятом цивильном костюме.

— Все сильно запутано… герр группенфюрер. — Было заметно, что человек чуть было не назвал собеседника по-другому. — Тот, кто учудил это, тщательно все спланировал, но «дьявол — в мелочах», сам знаешь, — говоривший снова сбился с официального тона.

— Клаус, я знаю — ты поговорить любишь, но сейчас не тяни кота за хвост, говори по существу. Все-таки не кого-нибудь, а моего шефа убили. И разрешаю называть меня по-старому, не при всех, конечно.

— Хорошо, Генрих. В общем, раскопал я тут одну бумажку. — И Клаус достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист бумаги. — Один ревностный служака из саперов, проезжая по «нашей» дороге, обратил внимание, что ремонтируют неправильно. Ну и встрял.

— Интересно, — пробормотал Мюллер и протянул руку.

— Ребята-неумехи оказались из службы Гейдриха! Вежливо выслушали нашего лейтенанта и так же вежливо проводили восвояси.

— Черт! О чем-то подобном я думал! А из какой именно службы? Мы же тоже официально «его ребята».

— Из СД. Они предъявили жетон, не наш и не полевой полиции, а именно СД. Это еще не все, Генрих. Я нашел этого сапера, потому и говорю с такой уверенностью. Парень за это время далеко уехал, аж за Борисов. Даже русские самолеты один раз видел. — И Клаус усмехнулся.

— Так… Зная тебя, старый товарищ, могу быть уверен, что ты еще что-то раскопал! — Было заметно, что настроение группенфюрера значительно улучшилось.

— А как же, Генрих! Ты действительно меня хорошо знаешь. Я вытащил из этого сопляка словесные портреты! И даже приволок его сюда. Пусть с художниками поработает.

— Пока он еще поработает… Быстро перескажи!

— С этим дорожником общались двое: обершарфюрер и унтерштурмфюрер. Первый — атлетичный блондин среднего роста. По словам сапера — молчун, за весь разговор сказал едва пять слов. Из особых примет мне удалось выдавить из свидетеля только странные шрамы, — следователь заглянул в блокнот, — точнее, мозоли на тыльных сторонах кистей.

Мюллер наморщил лоб, словно силясь вспомнить что-то.

— Ганса Холеного помнишь? — после долгих раздумий спросил он.

— Это который держал девок на Борзиг-штрассе?

— Тот, верно. Мы когда его брали в двадцать восьмом, то у него телаш был, такой некрупный, но дрался как десяток чертей! Двух детективов вырубил и троих полицейских, пришлось пристрелить… Так у него похожие мозоли были. Ты спроси у этого лейтенанта. Должны быть вот тут и тут… — Мюллер показал на своей руке, — вроде бляшек костяных… Так, теперь про второго давай!

— Второй: тоже среднего роста, но уже брюнет. Лейтенант даже сказал, что на итальянца чем-то похож. Или на еврея. — И полицейский испытующе посмотрел на группенфюрера. Не заметив никакой реакции, следователь продолжил: — У этого офицера была сильная простуда, поэтому наверняка про говор наш лейтенант сказать ничего не смог.

— Не густо, конечно, но уж что поделать. Ладно, Клаус, иди, работай, а я пойду начальству докладываться…

— Можно подумать, Генрих, что у тебя много начальства, — хмыкнул сыщик.

— Хоть и немного, но есть, одна радость — далеко они и работать не мешают.

* * *

Москва, здание Сената, второй этаж.

15 августа 1941 года. 17.45

В этом кабинете он редко бывал при свете дня. Большой, шагов двадцать в длину, три высоких арочных окна, выходящих на Арсенал. Десятки, если не сотни раз он заходил сюда, но редко когда чувствовал себя так же неудобно.

— Ты, Лаврентий, головой-то не верти… — хозяин кабинета («Да что там кабинета, страны!» — мелькнула мысль.) остановился точно за спиной. — Можно подумать, ты эту писанину не видел? — В голосе Хозяина послышалась насмешка.

«Писанину» Лаврентий Павлович, безусловно, видел. Не мог не видеть, поскольку внизу листа, под машинописным текстом стояла его собственная подпись. Но видел он также и карандашные пометки на полях, как и подчеркнутые слова. Но угадать или понять причину сегодняшнего вызова он не мог. Последний раз его вызывали в этот кабинет больше трех недель назад, двадцатого июля. Нет, конечно, он и без этого встречался со Сталиным — заседания ГКО,[99]на которых он докладывал вождю, проходили каждый день.

Он еще раз вчитался в пометки: «Ха-ха!», «Подтверждение?», «Шапошников[100]в курсе?»