Октавиан с довольным видом потирал руки, получая донесения из Афин. Несмотря на военные приготовления, несмотря на тревожные настроения в Риме и предчувствие неизбежной катастрофы, у них с Антонием все еще не было повода для конфликта. Он появился в тридцать втором году. Любовь Клеопатры заставила Антония сделать решительный шаг: в мае он развелся с Октавией и велел ей убираться из своего дома. Возможно, этот жест был направлен вовсе не против жены, а против ее брата. Время фальшивой дружбы, неискренних примирений и взаимной клеветы вышло. Октавия и сама была рада разделаться с изжившим себя браком. В те времена процедура развода была очень простой, неформальной и не требовала никакой волокиты. Рассказывая о смерти дочери Цезаря, выданной за Помпея, Плутарх замечает: «Двух честолюбивых мужчин стало некому удерживать от схватки». Клеопатра ликовала. Ей удалось сделать так, чтобы соперница навсегда исчезла из жизни Антония. Октавиан был вне себя от радости. Бедняжка Октавия, проливая слезы, собирала вещи. Уходя, она забрала с собой их с Антонием общих детей и младшего сына Фульвии. Октавия не держала зла на супруга. Она беспокоилась лишь о том, что о ней станут говорить как о виновнице нового кровопролития.

Насколько можно судить по независимым от Рима источникам, атмосфера в лагере Антония стала накаляться еще до развода. Советники полководца давно чуяли недоброе. По целому ряду причин, порой вполне реальных, они были склонны видеть в Клеопатре угрозу. Женщине не место в военном лагере. Царица отвлекает Антония от дел. Она не военачальник и не имеет права голоса на военных советах. Вернуться в Италию с чужеземной правительницей было бы верхом безумия. Связь с египтянкой вредит репутации Антония. Прибывший в Афины из Рима друг диктатора Геминий убеждал его выступить в свою защиту перед народом и Сенатом, опровергнув лживые обвинения Октавиана. Почему он позволяет выставлять себя врагом Рима, рабом порочной иноземки? Геминий знал, о чем говорит: в свое время он сам пострадал от запретной и безрассудной любви. Клеопатра подозревала, что римский друг подослан Октавией, и обращалась с ним соответствующим образом. Она старалась держать Геминия подальше от Марка Антония, на пирах усаживала его среди самых незнатных и неинтересных гостей, изводила саркастическими замечаниями. Геминий стойко сносил унижения и продолжал искать способы повлиять на диктатора. Вскоре терпение царицы истощилось, и она при всех потребовала, чтобы римский гость рассказал о цели своего приезда. Тот ответил, что предпочел бы вести подобный разговор на трезвую голову, однако, «трезвым или пьяным, он твердо знает одно: Клеопатре пора убраться в свой Египет». Антоний задохнулся от ярости. Египтянка не растерялась и поблагодарила Геминия за честность. Тот сберег ее время, не заставив себя пытать. Геминий почти сразу же вернулся в Рим, чтобы присоединиться к Октавиану.

Придворные Клеопатры даже не пытались понравиться римлянам: их поведение полностью подтверждало стереотип о «пьянчугах египтянах». На сторону врага по неизвестным причинам переметнулся и Планк, тот, что изображал наяду. Не исключено, что его дезертирство не было напрямую связано ни с царицей, ни с ее египетским окружением. Прирожденный царедворец, Планк всегда шел по пути наименьшего сопротивления. Он предавал так же легко, как льстил и наносил удары. «Измена, — говорили современники, — его неизлечимый недуг». Зато самому Планку никогда не изменяло политическое чутье. Что-то заставляло его сомневаться в том, что Антоний — храбрый, блистательный, утонченный Антоний — сумеет одолеть более молодого противника. Планк был одним из ближайших советников диктатора, отвечал за его корреспонденцию и знал его секреты. Перебежав к Октавиану, он в красочных подробностях описал массаж ступней и прочие непотребства, а заодно намекнул на любопытные детали последней воли Антония, при составлении которой он присутствовал. Октавиан без промедления отобрал документ у весталок, которым он был отдан на хранение. В завещании обнаружилось немало скандальных пассажей, которые бывший триумвир аккуратно подчеркнул, чтобы огласить в Сенате. Большинство сенаторов отказалось участвовать в подобном беззаконии. Завещание могло быть прочитано лишь после смерти завещателя, до этого никто не смел его вскрывать. Но стоило Октавиану начать чтение, и возмущение публики сменилось отвращением и ужасом. В случае, если смерть настигнет его в Риме, Антоний предписывал кремировать его тело «на Форуме, а пепел послать в Египет Клеопатре»[51].

Поддельное или нет, завещание послужило отличным топливом для огня, в который то и дело подбрасывали щепки. Во время январского переворота Октавиан обещал представить доказательства виновности Антония и теперь сдержал обещание, а истории об афинском разгуле и пресмыкательстве римского полководца перед Клеопатрой, с подробностями одна пикантнее другой, подействовали даже на самую недоверчивую публику. В мире, где одной из главных ценностей было красноречие и «каждая фраза подавалась как изысканное блюдо с тонкими приправами», подменить правду ложью не составляло труда. В распоряжении Октавиана были настоящие золотые жилы; один только восточный уклад — нечестивый, избыточный, иррациональный — давал богатейший материал для спекуляций. Подобно своей царице, Египет был коварен и сладострастен; современный стереотип, согласно которому Восток означает секс, был актуален уже тогда. Африка давно сделалась синонимом безнравственности. На церемонии Подношений Антоний предстал в образе жадного до власти, развратного деспота: «В руках у него был золотой скипетр, на бедре ятаган; пурпурная туника сверкала драгоценными камнями; не хватало только короны, чтобы превратить его в царя подле царицы». В дело снова пошли короны и золотые скипетры; знаков царского достоинства в Риме боялись сильнее реальных проявлений авторитаризма, с которыми за последние десять лет худо-бедно смирились. По словам Октавиана, Антонию, как Цезарю и Александру до него, затмила разум вопиющая восточная роскошь. Самому Октавиану еще предстояло узнать, в чем состоит истинное богатство Египта. Эта земля выдавала людям чрезмерно щедрый кредит: она заставляла их чувствовать себя равными богам.

Октавиан выжал из романа Клеопатры и Антония все, что только можно. Он пошел по проторенной дороге: сильная женщина была отвратительнее всех восточных монархий со всем их развратом. Влияние Клеопатры на Антония можно оценивать по-разному, но с ее помощью Октавиан мог влиять на римскую аудиторию. Он с блеском использовал весь арсенал Цицерона, накопленный в борьбе с алчной блудницей Фульвией. Как всегда педантичный, наш герой существенно расширил и модернизировал список обвинений. В его умелых руках египетская история превратилась в притчу о безумной, ослепляющей страсти. Бедняга Антоний попал под пяту «бесстыдной ведьмы». Его младший современник Веллей Патеркул цветистым языком излагает официальную версию: «Его любовь к царице была так велика, что он решился объявить войну собственной стране». По мнению Октавиана, Клеопатра мастерски подчинила себе волю Антония. Как мы помним, сам Антоний в письме к шурину выставляет их отношения в совсем другом свете. Историки твердят одно и то же: «Клеопатра поработила Антония»; «утратив последние капли достоинства, он сделался рабом египтянки»; «делал все, что она прикажет, и больше не был хозяином самому себе». Октавиан потрудился подобрать для происходящего мифологические параллели. Его противник вел свой род от Геракла. Непобедимый герой провел три года в унизительном рабстве у могущественной азиатской царицы Омфалы. Она обманом отняла у Геракла волшебную львиную шкуру и засадила его за ткацкий станок.