Потом Нелл сказала, что ему следует навестить мать. Вернон взбунтовался:

— Не хочу! Дорогая, у нас так мало времени, оно драгоценно, я не хочу терять ни минуты.

Нелл уговаривала его: Майра будет так расстроена и обижена.

— Тогда ты поедешь со мной.

— Нет, так не годится.

В конце концов он поехал в Бирмингем с коротким визитом. Мать устроила грандиозное представление, пролила потоки слез — «это слезы радости и гордости» — и уговорила зайти к Бентам.

Вернулся Вернон, переполненный сознанием собственной добродетели.

— Нелл, ты просто бессердечная чертовка! Мы потеряли целый день. Господи, меня всего обслюнявили!

Но ему тут же стало стыдно. Почему он так мало любит мать? Как она ухитряется раздражать его, невзирая на самые его добрые намерения? Он обнял Нелл.

— Я не должен был так говорить. Я рад, что съездил. Ты такая славная, Нелл, никогда не думаешь о себе. Как чудесно снова быть с тобой. Ты даже не знаешь…

И она опять надела новое платье, и они пошли в ресторан, чувствуя себя как примерные дети, получившие награду.

К концу обеда она увидела, что Вернон вдруг переменился в лице — оно стало тревожным и напряженным.

— Что такое?

— Ничего, — поспешил он ее заверить.

Но она оглянулась и увидела Джейн, сидящую за столиком у стены. На миг она похолодела, но потом беспечно сказала:

— Это же Джейн! Подойдем к ней и поговорим.

— Нет. Не стоит. — Ее удивило, с какой горячностью он это сказал. Он заметил ее удивление и продолжал спокойнее: — Дорогая, я такой дурак, я хочу быть с тобой и только с тобой, и пусть к нам никто не лезет. Ты доела? Пошли. Я не хочу пропустить начало пьесы.

Они расплатились и ушли. Джейн беззаботно кивнула им, Нелл помахала ей рукой. В театр они пришли за десять минут до начала.

Позже, когда Нелл спускала с плеч свое бальное платье, Вернон вдруг спросил:

— Нелл, как ты думаешь, я еще смогу писать музыку?

— Конечно. Почему же нет?

— Не знаю. Кажется, мне не хочется.

Она удивленно посмотрела на него. Он сидел, хмуро глядя перед собой.

— Я думала, только это ты и любишь.

— Любишь, не любишь… Такое нельзя выразить словами. Это не то, что ты любишь. Это то, от чего не можешь избавиться, что тебя преследует. Как лицо, которое то и дело представляется, даже если ты не хочешь его видеть.

— Вернон, дорогой, не надо.

Она подошла и опустилась на колени. Он порывисто прижал ее к себе.

— Нелл, дорогая Нелл, все пустяки, кроме тебя. Поцелуй меня…

Но он тут же возвратился к начатой теме.

— Знаешь, пушки создают образ, музыкальный образ. Не звук выстрелов, а звуковой образ в пространстве. Это, наверное, вздор, но я так чувствую. — И через минуту: — Как бы ухватить его?

Она осторожно отодвинулась. У нее словно появилась соперница. Открыто она никогда этого не признавала, но втайне боялась музыки Вернона. Если бы это не так его занимало!

Но, по крайней мере в эту ночь, победила она. Он опрокинул ее, прижимал к себе, покрывал поцелуями.

Однако, после того как Нелл уснула, Вернон еще долго лежал без сна, глядя в темноту, видел лицо Джейн и очертания тела в узком платье тускло-зеленого атласа на фоне малинового драпри — такой, какой он увидал ее в ресторане.

Он беззвучно сказал себе: «К черту Джейн!» Но знал, что так легко ему от нее не избавиться.

В Джейн было что-то чертовски тревожащее.

Если бы никогда ее не знать!

На следующий день он ее забыл. Это было прошлое, и оно летело со страшной быстротой. И очень скоро закончилось.

3

Все было как во сне, но сон кончился, и Нелл вернулась в госпиталь, как будто и не уходила. Она отчаянно ждала первого письма от Вернона. Оно пришло — более пылкое и безудержное, чем обычно, он как будто забыл о цензуре. Нелл носила его, приложив к сердцу, и на коже отпечатались следы химического карандаша. Нелл ему об этом написала.

Жизнь продолжалась своим чередом. Доктор Лэнг ушел на фронт, его заменил престарелый врач, с бородой, с привычкой повторять: «Благодарствую, сестра», — когда ему подавали полотенце и помогали надеть халат. Большинство коек опустело, и Нелл предавалась вынужденному безделью.

К ее удивлению и радости, однажды ее навестил Себастьян. Он был в увольнении и по просьбе Вернона зашел к ней.

— Так ты его видел?

Себастьян сказал — да, они получали боеприпасы от части Вернона.

— Ну и как он, в порядке?

— О, он в полном порядке!

Что-то в его голосе вызвало тревогу Нелл. Она поднажала на Себастьяна, и тот хмуро сказал:

— Ну, это трудно объяснить, но Вернон всегда был странный малый. Не хочет смотреть фактам в лицо.

Он опередил свирепую отповедь, готовую сорваться с ее губ.

— Я ни в коей мере не хотел сказать то, что ты подумала. Он не боится. Он как будто совсем не знает страха — хотел бы я быть таким же. Я говорю про другое — про жизнь в целом. Грязь, и кровь, и шум — главное, шум! Непрекращающийся грохот с короткими промежутками. Мне это действует на нервы, что же говорить о Верноне?

— Да, но что означают твои слова — не хочет смотреть в лицо фактам?

— Он попросту их не признает. Он боится думать и потому говорит, что здесь не о чем думать. Если бы он, как я, признал, что война — это грязное, презренное дело, с ним вообще все было бы в порядке. Но он не хочет смотреть на вещи честно и прямо. Какой смысл говорить, что «ничего такого нет», если оно есть! А Вернон говорит. Он в хорошем расположении духа, всему радуется, и это неестественно. Я боюсь… о, я сам не знаю, чего боюсь. Но я понимаю, что мне не следует приукрашивать тебе состояние дел. Вернон музыкант, у него нервы музыканта. Хуже всего, что он сам себя не понимает.

Нелл с тревогой спросила:

— Себастьян, как ты думаешь, что с ним будет?

— О! Скорее всего, ничего. Я пожелал бы Вернону оказаться в самом безопасном месте и благополучно вернуться к тебе.

— Как бы я этого хотела!

— Бедненькая Нелл! Для всех вас это так скверно. Хорошо, что у меня нет жены.

— А если бы была… ты хотел бы, чтобы она работала в госпитале, или пусть лучше ничего не делает?

— Со временем все будут работать. Так что лучше начать пораньше, так я думаю.

— Вернону это не нравится.

— Опять его страусиная позиция да плюс к ней — консерватизм, которого он никогда, кажется, не преодолеет. Ему придется смириться с тем, что женщины работают, но он не будет с этим соглашаться до последней минуты.