— Я? — Жрица, похоже, искренне удивилась. — Каждое мое слово — чистая правда. А бестолковым животным лучше бы помолчать.

Барсик начисто проигнорировал как выпад в свой адрес, так и саму рекомендацию.

— Ты солгала минимум трижды, — продолжил развивать свою мысль он. — Ингвар не проиграл. Он победил. Заставил Хлад отступить. Наконец-то изгнал его по прошествии ста долгих лет.

— Да, но ты сам видишь, какой ценой досталась ему эта победа, — пожала плечами Ранкара. — Вряд ли это можно назвать… — она помолчала, подбирая слова, — счастливым концом.

— Вторая ложь. — Кот будто не слышал аргументов жрицы. Вернее, давал понять, сколь мало они для него значат. — В том, что случилось с Ингваром, виновата не Герда, а ты. Это ты впустила Хлад в его жизнь. И погубила его, когда эта жизнь — взрослая, осознанная, только-только должна была начаться. И если кто-то виноват в том, что сейчас он лежит на полу бездыханный, это ты.

— Тот молодой герцог сам впустил в свою душу холод.

Ранкара была явно не из тех, кто способен признать собственную неправоту. Таких людей несложно понять. Раскрыть собственные грехи или ошибки перед другими — это лишь полбеды. Но признаться в них самому себе — вот где опасность посерьезнее. Впрочем, вернее всего, зерно истины в речи жрицы тоже присутствовало.

— Он был высокомерен, честолюбив, эгоцентричен и не вполне уравновешен. Ему уже тогда не была свойственна чуткость. Так что у него имелись все предпосылки для того, чтобы стать союзником Хлада.

— Все эти свойства могли смягчиться с возрастом, а то и вовсе исчезнуть, — парировал кот. — Вернее могли бы. Если бы не ты.

— Ты просто пристрастен.

— Не спорю. У людей это, знаешь ли, считается нормальным.

— При случае посмотри на себя в зеркало. — Недобрая усмешка исказила красивые черты Ранкары. — Ты давно уже не человек.

— Думаешь, в тебе человеческого больше? Тут, знаешь ли, дело не в количестве лап. И даже не в наличии или отсутствии хвоста. Но мы отвлеклись. Есть еще третья ложь. Ты сказала, будто стихия всегда сильнее человека.

— Это так.

— Это неправда. Стихия сильна, но она однородна. И одинока. Ее ходы предсказуемы, а пристрастия постоянны. А люди — да что там люди, жизнь, — куда как более разнообразна. Сегодня человек греется у огня, завтра купается в речке, а в выходной день катается на коньках. А если чего-то не умеет, ему поможет другой человек, который лучше управляется с нужными силами.

— Довольно лирики. — Ранкара нетерпеливо махнула рукой, словно отгоняя назойливую муху. — Я ухожу. И забираю Ингвара.

— Что?

Барсик снова вздыбил шерсть, выступил вперед и встал, прикрывая собой хозяина. Сейчас он чем-то напоминал сторожевого пса.

— Куда? — встрепенулась я одновременно с ним.

— В свои чертоги. — С точки зрения Ранкары, она говорила нечто само собой разумеющееся.

— Зачем?

Я поднялась на ноги и выпрямилась в полный рост. Он у меня, прямо сказать, невысокий, но ведь и жрица рослостью не отличалась.

— Затем, что там он будет жить, дурочка, — снизошла до ответа Ранкара. — Ингвар пострадал от Хлада, и теперь только Хлад может удержать его на этом свете. Конечно, таким, как прежде, он уже не станет. Но его глаза, по крайней мере, не закроются навеки. Хлад способен сохранить практически все, помнится, ты сама говорила об этом.

Душу на миг росчерком молнии озарила радость: он будет жить! Все остальное — уже детали, мелочи, о которых можно подумать позже. Но следом за вспышкой пришла темнота и понимание, какой она будет, эта жизнь.

Я встала рядом с котом, загораживая Ингвара от Ранкары.

— Я не отдам его тебе.

— Ты что, не поняла? — Жрица стояла теперь совсем близко, и эта близость была неприятна. — Я его спасаю.

— Должен быть другой способ.

— Другого способа нет.

Я колебалась лишь несколько секунд. Потом сжала руки в кулаки.

— Все равно не отпущу.

Рядом одобрительно зашипел Барсик.

Ранкара недоуменно изогнула брови.

— Ты сошла с ума? — И с продолжительными паузами, словно слабоумной, повторила: — Я — собираюсь — дать — ему — жизнь.

— Какую? — вскинулась я. — В рабстве у Хлада? Ту, где нет ни теплоты, ни дружбы, ни чувств, ни даже самого себя? Только мороз и равнодушие, приправленные затаенной ненавистью?

— Это тебя не касается. — Сейчас Ранкара и сама шипела, как кошка. Очень опасная кошка, выпустившая когти и приготовившаяся к прыжку. Но я не боялась. — Кто ты ему? Посторонняя девчонка, попавшая в Ледяной замок по глупой ошибке? Безалаберная ученица, сгубившая своего учителя? И ты смеешь вмешиваться, решая его судьбу?

— Наверное, я никто. И не имею здесь никаких прав, — не стала спорить я. — Ты знаешь его гораздо дольше, Ранкара: целых сто лет. Я же провела в замке всего один месяц. Но успела понять то, чего ты так и не увидела за все это время. Он ненавидел свою нынешнюю жизнь. Ненавидел Хлад. Ненавидел тебя.

Во взгляде жрицы отчетливо читалось то же самое чувство, которое я только что приписала Ингвару, только направленное, ясное дело, на меня. Но я не запнулась и не отступила.

— Он и не жил по-настоящему все эти годы. Снежный король почти уничтожил Ингвара, и единственное, что позволяло герцогу не затеряться окончательно, — это он. — Я опустила глаза на ослепительно белую шерсть и прижатые к голове уши. — Барсик — единственная ниточка, державшая Ингвара на этом свете. Помогавшая ему мириться с тем существованием, которое навязала ты. А теперь ты хочешь забрать его туда, где ни одной ниточки не останется? Где ты будешь полновластной хозяйкой, а он — всего лишь ледяной тенью самого себя? Знаешь, что бы он сказал тебе сейчас, если бы мог услышать это предложение?

— Не знает, — заметил кот, похоже, немного поуспокоившийся. — Девочки не должны знать таких слов.

— Вот именно, — согласилась я, хотя ни разу подобных слов от короля не слышала, а потому имела в виду несколько другое. Но суть оставалась неизменной, к тому же я сочла, что мы с Барсиком должны поддерживать друг друга. — Он предпочел бы смерть, Ранкара. И не раздумывал бы ни секунды. Я знаю это точно. И потому повторяю, — настала моя очередь делать длинные паузы, — я — его — тебе — не — отдам.

— Готова взять на себя такое решение? — зло прищурилась жрица.

Я криво усмехнулась. Не дай бог никому решать за другого человека, вести ли тому жизнь, полную страданий, или уйти, навсегда утратив способность чувствовать что-либо, по крайней мере, на этом свете… Эта боль останется со мной, и будет вечно напоминать о себе, особенно ночами. Боль, и чувство вины, и слезы. И желание повернуть время вспять. Но сейчас я точно знаю, что поступаю правильно. И потому не отступлю.