Я этот день поминала свято. Мне повезло на хорошего человека. Я всегда говорила: «Анатолий Михайлович, если бы не вы, не было бы ни меня, ни сестры».

Я попала в Путьрем № 2. Сказали явиться на Финляндский вокзал, посадили в поезд, перевезли через Ладогу, и я оказалась в Кобоне. Отряд был основан на базе Метростроя. Строительство возглавлял Иван Георгиевич Зубков.

Нас перевозили через Ладогу 26 ноября 1942 года. Был мороз, наверное, градусов 40. Нас погрузили в машину, покрыли брезентом. Ехала в основном молодежь, такого возраста, как я.

В Кобоне нам дали паек, отвезли в деревню Лаврово. Там выдали обмундирование, а утром привезли на Ладогу. Я находилась там дней 8–10. Жили в 4-местных палатках по 8 человек. Четверо наверху спали, трое — внизу, один — дневальный, топил буржуйку, чтобы не замерзнуть. Руководил нами Головченко, мужчина лет 45-и. Мы его Батей звали. Он нас очень жалел и помогал во всем. Лом, который мне дали в руки, я впервые в жизни видела. Думаю: что это за прут железный? Или лопата совковая, она такая большущая! Ручка большая, толстая. По Ладоге мы ходили, держась за веревку, потому что был ужасный ветер и мороз такой, что ресницы слипались!

Бобылева Нина

Мы строили железную дорогу по льду Ладоги. Зубков, начальник Метростроя, решил, что она спасет больше ленинградцев. Девчонок нагнали с Ленинграда — очень много. На Финляндском вокзале нас накормили рисом, еще какой-то крупой, мы же были «кожа да кости», а работа тяжелая — лом в руках, лопаты, кувалды.

Прежде всего мы долбили лунки. Одна держит лом, другая кувалдой бьет по нему. Сзади шли военные железнодорожники, вставляли сваи в эти отверстия. Лунки пробивали близко друг от друга. Иногда и проваливались. Холод, мороз, самолеты летают… Но самолеты днем летали, а мы работали больше ночью, только обстреливал нас немец из Синявино. На другом берегу тоже лунки долбили, и мы должны были встретиться. До рельс еще было далеко. На сваи клали брусья, плотно их крепили, на эти брусья клали шпалы. Мы не болели. Все делали одно дело, все знали, что надо выполнить норму.

Мы работали в километре от Дороги жизни. Наше строительство было засекречено, везде стояли зенитки. Немцы били по Дороге жизни, а нас не трогали, только изредка попадали снаряды. Если встречался кто-то неизвестный, мы сразу докладывали командиру.

Мы жили в железнодорожных вагонах, а питание было в другом месте, тоже в вагонах, нам давали что-то жидкое и кашу пшенную.

Зубков очень часто навещал трассу. Сразу слышалось: «Зубков идет. Давайте на место! Давайте, чтобы все аккуратно было, чтобы копошились, делали все нормально, скорей, скорей».

Однажды работаем мы на середине Ладоги, подъезжает легковая машина военная, выскакивает офицер в полушубке: «Кто у вас старший?» — Я подбегаю. — «Девочки, нужно прекратить работу». — «А почему?» — «Прорвали блокаду».

А мы уже чувствовали, нам видны были огни, слышна стрельба, мы догадывались: что-то будет. Но мы все равно делали свое дело, и вдруг: «Прекратить работу! Блокада прорвана». Мы обнимались, целовались, плакали. До берега было километров 13–15. Мы забрали инструмент: ломы, лопаты, кувалды, — все с собой несем и опять остановимся, поцелуемся: «Девчонки, конец войны, конец войны». Мы считали, что прорыв блокады — это конец войны.

Шу Мария

Когда прорвали блокаду, в городе все ликовали, целовались и обнимались. Вообще, каждая победа на фронте давала надежду: разгром под Москвой, Сталинградская битва, битва на Курской дуге. А тут — прорыв блокады, мы прыгали во дворе и кричали «ура». Но многие и плакали, ведь столько погибло от бомбежек и голода. Вот и у меня мама не пережила первой блокадной зимы, умерла от истощения. Как же я ненавидела немцев! Для меня они были чудовищными агрессорами. Я помню повешенных фашистов на площади Калинина в Ленинграде. Мы с подругами ходили смотреть. У меня не было жалости, сейчас даже поражаюсь. Не знаю, правильно ли тогда делали, что демонстративно их вешали. Озлобление людей против немцев было ужасным. После войны я приезжала во Францию к троюродному брату, мы беседовали в кафе, и вдруг в разговор вступил немец. Он, оказывается, был у нас в плену и понимал по-русски. Помню, что я закрыла руками глаза, мне не хотелось с ним разговаривать. Мой брат ему это объяснил, он владел немецким языком. В последние годы я к немцам отношусь нормально, ведь не они воевали, а фашисты.