Рэй хотелось, чтобы они говорили друг о друге, но по­лучилось, что говорили о вещах отвлеченных, иногда ос­торожно касаясь Кирш — именно осторожно, потому что Рэй уже видела в Кирш соперницу, не веря, что та могла не оцепить странную петербурженку, а Алиса чувствова­ла, что слишком обижена на Кирш, чтобы говорить о ней всуе, и слишком хочет увидеть ее, чтобы так запросто ин­тересоваться о ней у ее друзей.

Алиса сбивчиво рассказывала про свое впечатление от «Перчатки» и про какую-то предновогоднюю сердечную смуту, Рэй смотрела на нее, кивая, и вспоминала свой дав­нишний разговор с Кирш.

Тогда они вдвоем сидели на краю крыши, ощущая ла­донями теплую жесть, смотрели с высоты на ночной го­род и говорили по душам. В такие минуты Кирш говори­ла без обычного нажима в голосе, расслабленно, словно водила по холсту мягкой кистью.

— Понимаешь, — задумчиво потянула тогда Кирш, по­глядывая вниз, — много людей живут как часть большого мира, но несут в себе его миниатюру, разукрасив ее свои­ми представлениями. Ты живешь в своем мире, И я живу в своем мире. Кто-то скажет, что это мир иллюзий, выду­манный мир, и будет прав. Но я выдумала его не по своей воле, и, видит Бог, если бы у меня был выбор, я придума­ла бы его совсем другим, без маскарада и боли — краси­вым, наполненным и легким, ясным и будоражащим од­ними лишь счастливыми предвкушениями. Но я не Бог, я не мастер и даже не подмастерье, я пользуюсь подручны­ми средствами, порой найденными на помойке, и чаше связи вещей и объектов навязываются мне сами, как непи­саные правила ландшафтного дизайна. А мои мечты — ­другие, смешные — они поэзия, и постепенно понимаешь, что твой мир — это дурная иллюзия, запутанный клубок, где не отличить правду и ложь, крик и молчание, собствен­ную мысль от зараженности чужим словом. И во всей этой путанице бессильно мечется тот, кто на самом деле силь­нее и выше всего этого, но обречен никогда не подняться до достойных его высот. Потому что слишком большие и беззащитные крылья у этого зверя, чтобы выбраться из та­кой сети — из моего мира, где и мне-то самой, на самом деле, интересен только этот зверь, но все равно я малодуш­ничаю и не пытаюсь спасти его, а лишь смотрю, как он пу­тается в нитях, проросших через меня, и плачу. Плачу из сострадания к нему; плачу и убиваю своим бездействием.

— Что за зверь-то? — спросила тогда Рэй тише обыч­ного, услышав непривычно длинный для Кирш монолог.

— Любовь. Единственный зверь из Божьего заповед­ника, которым каждый мечтает украсить свой невзрачный, неладно скроенный, выдуманный мир… Но редко кто умеет обращаться с окрыленным созданьем. Нельзя быть дос­тойным или недостойным любви: можно бросить ради нее свои сплетенные в канаты и колючие проволоки иллюзии или уцепиться за них, крича, что этот зверь заглянул в твою Клетку по ошибке, Любовь — единственный шанс поднять­ся над собственным убожеством. И она не приспосаблива­ется к нашим ничтожным мирам; она жаждет перемен — там, глубоко внутри нас. Ведь все ненужное разрушается не руками — оно тает само по себе, не выдерживая срав­нения. Так что сравнивайте, господа, сравнивайте! — зак­лючила Кирш, глядя куда-то мимо Рэй, словно в собесед­никах у них было все человечество,

Сейчас Рэй смотрела на Алису, улыбаясь сквозь лег­кую грусть, словно впервые увидела то, о чем тогда гово­рила Кирш, — зверя, отчаянно бьющего крыльями, попав­шего теперь, как в ловушку, в ее запутанный мир.

— А ты не похожа на «тему», — констатировала Рэй и выдержала паузу, подразумевавшую объяснения. Но они не последовали — Алиса лишь пожала плечами.

— Натуралка? — осмелилась уточнить Рэй.

— Этот мир, «тематический», — это мир непонятных мне людей, но я чувствую с ним какую-то связь… — Вслух размыслила Алиса, когда они спускались в подземный пе­реход. Отчего-то рядом с Рэй ей неловко было за острые носы своих полусапожек; пожалуй, они и самой-то ей не нравились…

Рэй рассмеялась:

— Это, Алис, всего лишь мир странных поступков, а люди там обычные!

— А любовь?— Алиса замерла, будто Рэй и вправду могла объяснить ей как само ЭТО чувство, так и его пре­ломление в «мире странных поступков».

— Чего?! — Рэй усмехнулась, — Чего ты все мелешь, какая любовь?! Ее придумали гетеросексуалы, чтобы ро­мантизировать процесс деторождения!

Алиса задумалась, представив, что так же может ду­мать и Кирш, и едва не споткнулась на последней ступень­ке подземного перехода.

Рэй ссутулилась и некоторое время шла молча, делая вид, что с интересом разглядывает все встречающиеся на пути рекламные щиты. Потеплело, и падал мягкий снег, снимая напряжение, повисшее между девушками.

Есть вещи, которых не делают, и вещи, которых не го­ворят. Добрые не расхваливают безногому прелести танцев — если только он сам не попросит об этом, мудрые до последнего не признаются в любви (не то чтобы кому-то, даже самим себе), потому что это или сокровенное — дар, или пустая маска Арлекина с оплывающей постепен­но краской.

Для Рэй (и в этом они были схожи с Кирш) казалось нормальным говорить с безногим о танцах — не по злобе, а по неписаному праву собственной отверженности от нор­мы. И говорить о любви с Алисой Рэй всерьез не могла не но мудрости, а из страха несоответствия: себя — свое­му чувству, своего чувства — возможному ответу на него…

— А вот и вокзал. Это же Курский, верно?— Алиса всю дорогу поглядывала на часы, и Рэй, по возможности, сокращала дорогу, срезая ее по проулкам.

— Он самый.

Алиса остановилась, чтобы попрощаться, но Рэй уве­ренно шагала дальше и только вопросительно оглянулась и поторопила,

— Не тормози, на полке отдохнешь.

— Ты что же, меня проводишь до поезда? — Алисе ста­ло весело идти рядом с Рэй, последние несколько минут она думала о том, что вполне могла неверно истолковать сегодняшнее поведение Кирш.

Рэй курила и смотрела на Алису:

— Телефончик-то дашь? Я, может, скоро в Питере буду проездом, у друзей там у одних…

Алиса кивнула и, достав из сумки блокнот, быстро чир­кнула телефон.

— А друзья в каком районе живут?

— Да там, не помню, короче… — Рэй отвела глаза и стряхнула пепел.

Алиса сдержанно улыбнулась:

— Я — на Мойке, заходите в гости с друзьями. А мож­но вместе в Эрмитаж сходить — у меня там одноклассни­ца экскурсоводом работает.

— Ну да…

Когда поезд подошел к платформе, Рэй поежилась: этот скрип на стыках на фоне выдыхаемого гудка тоже был про­стым «отчеркивающим звуком», но пришедшим извне, предсказуемым, но противным ее воле. Сейчас она оста­нется на перроне одна, и наутро окажется, что эта девуш­ка с красивой косой, так идущей к этому нездешнему лицу, ей просто приснилась.

Рэй потрогала косу уже доставшей билет Алисы и от­чаянно-бодро выпалила:

— Ты б постриглась!.. Миленько, конечно, но как-то ты с ней по-дурацки смотришься в тусовке, не по-нашему.