– Откуда ты? – спросил Кир, не придумав ничего лучше.

– Из Аэмиля, гос… Кир, – поправилась она, потупив взгляд.

Кир взглянул на Лилу, все это время с восхищением и благодарностью наблюдавшую за ним, и поманил ее к себе.

– Обрежь ей волосы, – сказал он, коснувшись кончиками пальцев золотой косы Арианы.

Девушка серьезно кивнула и, взяв Ариану за руку, тихо спросила ее о чем-то, а затем они вместе отправились в каморку для челяди. Кир проводил их взглядом до самой двери. Неожиданно перед ним возникла необычайно серьезная морда Маркуса.

– Друг мой, – глубокомысленно изрек последний, – я хорошо тебя понимаю. Мне отлично известно, каково это, когда воздух полнится сладким ароматом роз, а птицы начинают петь так, что сердце трепещет в груди; когда душа мечется и пытается вырваться из клетки, чтобы взмыть к прекрасным и недостижимым небесам…

– Маркус, – с тревогой перебил Кир, – ты не заболел, часом?

– Я?! – раздраженный тем, что его прервали, отозвался молодой человек. – По-моему, заболел как раз ты!

– С чего ты взял?

– Да ладно тебе! Я же не слепой, клянусь Амирой! Зачем ты вмешался в игрища и разбил харю Гуннару? Почему ты решил забрать Ариану? Что означают эти твои долгие взгляды и нарочито суровые слова?

Терпение Кира иссякло, он сгреб Маркуса за ворот рубахи и притянул к себе.

– Врежу! – процедил он сквозь зубы.

Маркус сразу же заткнулся, потому как знал, что с его друга станется.

Началась пурга. У ворот перед частоколом из крупных, крепких бревен топтались четверо светлобородых воинов. Все они уже отгуляли свое на пиру и отправились в караул, что, ясное дело, не доставляло им никакой радости, особенно при мысли о свежем медовом пиве и сочной жареной баранине, только что снятой с вертела. Плюясь с досады, Стромкильде ругались сквозь зубы и то и дело прикладывались к меху с подогретым вином.

Огромные клубы снежной пыли, поднимаясь к хмурым небесам, застилали взор, и через некоторое время часовые вообще перестали различать что-либо дальше собственного носа.

– Вот на кой хрен мы сюда выперлись? – громко поинтересовался один из бородачей, пихнув локтем своего товарища в бок.

– Сказано стоять, значит, будем стоять! – огрызнулся тот. – Закрой пасть и занимайся делом.

– Каким делом?! – заорал третий караульный. – Метет! Ничего не видно! Как будто кому-то приспичит тащиться сюда в такую погоду!

– Во-во! – поддержал его четвертый. – Хегни верно говорит! Клянусь бородой Талигара, в такой день даже законченный болван будет сидеть у огня и пить вино во славу Хундига, а не ломиться неведомо куда сквозь метель!

– Эймунд, заткнись, а не то я…

Гневную речь северянина неожиданно оборвала длинная тисовая стрела, вонзившаяся точно в глазную прорезь шлема. Покачнувшись, воин рухнул в снег, и в то же мгновение в частокол вгрызлись еще четыре такие же стрелы.

– Тревога!!! – взревел Хегни, выхватывая из-за спины боевой топор со сверкающим лезвием. – Эймунд, предупреди мьельтира! Это Ютлины!

Брошенное с нечеловеческой силой копье пробило прочную кольчугу и с хрустом прошло сквозь грудь Эймунда, намертво пригвоздив его к частоколу. Еще одна стрела впилась в шею Хегни, отбросив его назад.

– Браги! – прохрипел он, ухватившись рукой за плечо уцелевшего товарища. – Предупреди Сигвара… скорее!

Сжав напоследок руку родича, Браги бросился к воротам и, отодвинув засов, потянул на себя тяжелые створки. Его жизнь оборвал страшный удар секиры, расколовший голову северянина вместе со шлемом. Несколько десятков пар ног устремились в селение Стромкильде, оставив на ноздреватом, забрызганном горячей кровью снегу три мертвых тела. Четвертый труп упал ничком, когда чья-то сильная рука выдернула копье из безжизненной груди.

Пришедшему в себя Гуннару даже не пришлось объяснять, почему это он лежит на полу с распухшей нижней челюстью. Последнее, что помнил храбрый отпрыск рода Стромкильде, было появление Кира и поросенка в заполненном грязью загоне, а дальнейшие события представлялись ему весьма смутно. Во избежание ненужных вопросов северянина немедленно посадили за стол, плеснули пива и предложили выпить в честь завтрашнего праздника, Дня Молота.

Маркус героически отказывался от пива, помня предыдущее пробуждение и последовавшие ощущения, и поэтому ограничивался моченой брусникой и солеными грибам, запивая все это небольшими глотками сильно разбавленного легкого вина. Кир сидел рядом с приятелем и мрачно жевал сочную, хорошо прожаренную баранину. Сигвар и Эйрик яростно спорили о чем-то с Гуннаром, который колотил по столу кружкой и размахивал копченым окороком. Лила с Арианой, отправившиеся обрезать бывшей рабыне косы, сидели где-то на женской половине и не показывались.

До рассвета оставалось еще около двух часов.

– Песню! – потребовал вдруг кто-то, и его призыв тут же был подхвачен остальными. – Песню! Песню!

– Кир, послушай-ка! – зашептал Маркус, потирая от предвкушения руки. – Сейчас будет песня!

– Что? – Оторвавшись от раздумий, Кир обнаружил, что определенно что-то пропустил. Оглядев зал, он увидел, что в центре трапезной стоит долговязый молодой парнишка с каким-то странным, похожим одновременно и на лиру, и на лютню музыкальным инструментом. Закрыв глаза, певец сделал глубокий вдох и коснулся пальцами струн. Полилась медленная, завораживающая музыка, исполненная одновременно и величайшей радости, и глубокой скорби, и тихого плача, и воинственных кличей. А потом раздался тихий, но чистый и выразительный голос юного сказителя:

Наш мир – это холод снегов и стали.

Над нами – равнодушные небеса,

За которыми живут наши боги,

И нашим богам мы отдали души.

Мечом и секирой в кровавых схватках

Великую славу снискали воители.

В снегах безмолвных под звездным небом

Остались те, кому слава – в смерти.

Их души покинули мир и в небо,

В чертоги богов вознеслись навеки,

Чтобы поведать им о том, что где-то

Внизу, среди сосен и скал, где волки

От голода воют, жалуясь на свою судьбу,

Сражаются во имя своих богов,

Проливая кровь и рискуя жизнью,

Отважные мужи Нордмира.

И боги услышат рассказы павших.

Проснется солнце нового дня,

И поприветствуют воины новый рассвет.

И заиграет заря на клинках мечей

И лезвиях секир, окрасив сталь алым,

И снова в бой не на жизнь, но на смерть,

Во славу богов и в память ушедших,

Отправятся мужи Нордмира…

Когда певец замолчал, и стихла музыка, северяне, вопреки ожиданиям Кира и Маркуса, не разразились восторженными воплями, а, наоборот, молча переглядываясь, чуть слышно вздыхали и тянулись за кружками. Провожая певца затуманенными взглядами, воины улыбались чему-то в бороды и тихо произносили короткие молитвы своим суровым северным богам.