31.12.07

Сегодня сел и перечитал весь дневник. Оказалось, если читать все подряд, получается довольно занудно. Надо будет сократить. Вдруг это все, что от меня останется?

Петрович пропал насовсем. Иногда я беру в руки его «Пианино», протираю тряпочкой, но никогда не «играю» на нем. Где-то внутри теплится надежда, что когда-нибудь я смогу передать эту «терку» ее создателю.

Эй, Петрович! С Новым годом тебя! С новым телом!

7.01.08

Я как раз занимался сокращением дневника, когда пришло письмо от Петровича.

Сначала я долго не мог въехать, кто и что от меня хочет, а когда въехал…

Странно, я даже вроде и не рад… Наверное, слишком долго убеждал себя, что он пропал навсегда. Оказывается, не навсегда.

Петрович (которого теперь зовут Алексей Мухин) просит доставить ему «Пианино».

Все-таки не зря я его хранил! Два с половиной года берег, и вот сегодня, за день до главного события моей жизни, оно ему понадобилось!

Нет, это не совпадение. Это промысел и есть. Не знаю, божий ли, но точно промысел.

Опомнился и ответил Петровичу, пригласил его в гости. Он прилетит сегодня.

Не понимаю, волнуюсь я или нет.

8.01.08

Петрович (сильно помолодевший!) улетел, прижимая к груди свое «Пианино». Я так и не понял, для чего оно ему – сам он его теперь не чувствует.

Но есть в этом что-то очень правильное: я раздаю долги перед завтрашним днем. Подписал бумаги о продаже всех своих компаний, выбросил все ненужное из дому и с компьютера, даже за квартиру заплатил, хотя обычно тяну до последнего. Позвонил о. Виталию и поблагодарил за все. Неожиданно для себя попросил благословить. Он не стал отшучиваться, серьезно пожелал Божией милости – даже не спросил, для чего мне благословение. Замечательный он все-таки мужик!

Задача на завтра – самая что ни на есть простая: никуда не выходить из дому.

Я накупил всевозможных продуктов и предметов первой, второй и прочих необходиостей. Дошел до того, что спрятал Верины ключи (у нас замок изнутри ключом отпирается). Наверное, это смешно.

С удовольствием посмеюсь над собой послезавтра.

10.01.08, 0 ч 00 мин

Все.

Это оказалось очень просто.

Неправдоподобно просто.

Мы тупо отсидели день дома.

Судьба даже не пыталась вытолкнуть нас наружу. Никто не звал в гости, никто не назначал деловых встреч.

Верочка пару раз порывалась погулять с ребенком, но я лег перед порогом, аки пес, и не выпустил. На все вопросы пообещал ответить сегодня. Сейчас они уже спят, так что разборки придется оставить до утра.

Хотя чего тут разбираться? Дам почитать дневник – хоть какая-то от него польза.

Что я чувствую? Да ничего особенного. Никакого такого освобождения от судьбы, никакой безумной радости. Наверное, слишком устал ждать сегодняшнего дня.

А с другой стороны, какое, к лешему, «освобождение от судьбы»? Колея-то осталась, никуда не делась. Я по-прежнему ее чувствую, по-прежнему знаю, куда идти правильно, а куда – не очень. Раньше помогала память, теперь выработалось чутье. Как будто раскрутился внутри меня мощный гирокомпас, указывающий верный курс.

И, честное слово, это мне нравится.

(Человек, который не умер)

Не знаю, как бы меня звали, если бы я родилась. Мне нравится имя Машенька. Мама так меня называла, пока я была в ней. Хотя то время я плохо помню. Помню, было тепло, спокойно, уютно. И безопасно. И ни о чем не надо думать.

Почему мама не захотела, чтобы я родилась? Может, у нее уже есть дети, и она не хотела еще одного? Или она вообще меня не хотела? Или я сильно болела и все равно умерла бы?

Этого я не знаю. Другие рассказывают свои истории, но я пока только слушаю.

Других тут очень много. Мы все должны были родиться, но что-то пошло не так. Мы не родились. Но и не умерли – ведь умереть может только тот, кто родился. Мы где-то. Где? Этого не знают даже самые старые из нас. Никто не знает, сколько нас тут, потому что все время появляются новенькие. И никто не исчезает.

Мы часто говорим об этом – о том, что хорошо бы исчезнуть, перестать быть. То есть я пока не часто говорю, я только слушаю, потому что я попала сюда недавно. Мне тоже не нравится это место. Тут не побегаешь, потому что негде и нечем. Не поиграешь, потому что нет ни игрушек, ни рук. Даже разговариваем мы не языками, а как-то по-другому – мне объясняли, но я так и не поняла.

Я пока мало что понимаю, хотя мне все время что-то объясняют: как люди бегают, играют, разговаривают языками. У старших есть единственная игра – все объяснять младшим. Хотя есть и такие старшие, которые ничего не делают. Совсем ничего. Моя старшая подружка – Натали – говорит: «Они так устали от всего этого, что уже ничего не хотят». Другие рассказывают какую-то ерунду. Это сумасшедшие. Есть еще какие-то «мечтатели». Они собираются в группы и что-то все время придумывают. Натали меня к мечтателям не пускает, чтобы я «зря не обнадеживалась».

Я мечтателям немного завидую, потому что они заняты делом. По крайней мере, они всегда куда-то спешат, часто друг с другом спорят, и иногда очень сердито. Когда Натали меня научит всему, я обязательно попрошу мечтателей, чтобы они меня обнадежили. Пусть даже это будет зря.

* * *

Сегодня я задумалась – а откуда Натали узнала все то, что рассказывает мне? Может, и нет никакого другого мира? Может, мне только кажется, что я была когда-то внутри мамы? А мамы на самом деле и нет? Я спросила Натали, она ответила, что ей рассказали другие старшие. Но ведь старшие тоже должны были откуда-то узнать. А откуда? Мы все попадаем сюда совсем глупыми, ничего почти не помним, так откуда же нам знать про большой мир? Про мам? Про смерть и рождение?

Натали сначала рассердилась на меня и приказала не говорить глупости. Тогда я пригрозила, что найду себе другую старшую подругу. Натали сразу испугалась. Старших очень много, новеньких не хватает. Поэтому Натали после моей угрозы перестала на меня кричать. Наоборот, стала ласковой и внимательной. Она пообещала, что скоро все мне расскажет, но пока придется немного потерпеть.

Мне стало ее жалко, и я оставила Натали своей старшей подругой. Она очень обрадовалась, и долго рассказывала мне всякие красивые вещи. Например, про цвета. Я уже знаю, что в большом мире есть цвета, которые позволяют людям видеть друг друга и всякое разное. Я, правда, не совсем понимаю, что такое «видеть», но все равно приятно слушать про радугу, в которой «цвета незаметно меняют друг друга». Или про солнце, которое «такое яркое, что на него невозможно смотреть, но зато оно дает тепло». Что такое «тепло», я помню. У мамы внутри было тепло, а потом меня схватило что-то холодное и твердое («Щипцы», – назвала это Натали) и вытащило меня из мамы. И я оказалась там, где я теперь.