Сам Рэй признался, что прослыл на работе чудаком, так как читал во время дежурства книги по философии и постмодернистские романы, однако каждый пожарный считает своим долгом поддерживать своих попавших в беду коллег. Некоторые члены его бригады, может быть, и не были с ним особо близки, но угощали обедом каждого добровольца, заступавшего на смену вместо него, о чем сам Рэй узнал только после возвращения на работу. Никто из его пожарной бригады или других пожарных частей ни разу не говорил Рэю, будто он им чем-то обязан.

В то время как пожарные обеспечивали Рэя средствами к существованию, его друзья панк-рокеры присматривали за их с Лиз двумя детьми. Его сын заканчивал начальную школу, в то время как дочь училась в средних классах. Лиз составила расписание: каждый день кто-то из друзей приходил к ним домой, чтобы встретить детей после школы, приготовить ужин, помочь с домашними заданиями, вовремя уложить их в постель, при необходимости остаться на ночь, а затем с утра отправить детей в школу. Так происходило день за днем, чтобы Лиз могла быть в больнице со своим мужем. Неформалы с пирсингом, голубыми волосами, татуировками, в сетчатых чулках и мотоциклетных сапогах организованно сменяли друг друга, помогая сохранить целостность их семейной жизни.

Я не спрашиваю Рэя, что он чувствует по поводу рецидива болезни, напуган ли он. Должно быть, напуган. А кто бы не был? Боится предстоящей трансплантации, равно как и вероятности того, что ее вообще может и не быть. Вдруг разговора о Кормаке Маккарти более чем достаточно? Возможно, как Шейле, которая сама хотела дойти до каталки, ему только важно почувствоваать себя нормальным.

Выйдя из его палаты, я уже была настроена направиться домой, как вдруг сменяющая меня ночная медсестра зовет к сестринскому посту. «Питер Койн на проводе», – говорит она с тревожным видом. Интересно, что случилось? Неужели Шейлу сегодня не прооперируют? Может быть, ее кровь все еще слишком долго сворачивается.

Я беру в руки трубку, снимая звонок с удержания.

– Это Тереза.

– Ага, эмм, нам все еще не сообщили группу крови Терезы Филдс. Пробирки отправили?

– Да, но, возможно, у них возникла задержка с третьей пробиркой.

– Третьей пробиркой?

– Они ввели новое правило – когда нужно определить группу крови нового пациента, то во избежание ошибок с интервалом в тридцать минут в лабораторию отсылаются два отдельных образца крови. «Третья пробирка» – это и есть та самая вторая проба.

– Значит, эту вторую пробу еще не отправили?

– Нет-нет, ее отправили, но не так давно. Может быть, они еще с ней не закончили.

Я умалчиваю про то, что третья пробирка крови была наполнена вместе с первыми двумя.

Тут я начинаю мысленно все драматизировать и переживать, что Шейлу не прооперируют, и она умрет от сепсиса, потому что я схитрила и нарушила протокол изъятия крови. С другой стороны, мы бы никогда не позволили ничему такому случиться из-за подобной оплошности, да и время сбора крови никак не влияет на ее анализ.

– Было гораздо проще, когда анализ крови попросту определяли анестезиологи, – говорит Питер себе под нос.

– Что ж, ты же знаешь, что когда что-то работает как надо, то они принимают решение все усложнить.

– А еще онколог говорит, что ей поможет СЗП, так что может уйти еще пара часов… И мы прооперируем ее сегодня поздно вечером.

До меня не сразу доходит. Сегодня? Он прооперирует Шейлу сегодня. Он раздражен, недоволен медлительностью лаборантов, недоволен лабораторией в целом, недоволен лечащим онкологом Шейлы, а также принятым в последний момент решением дать ей свежезамороженную плазму (СЗП), однако мне только и хочется, что кричать от радости.

Вместо этого я говорю максимально сдержанным голосом: «Это замечательно», – однако сама улыбаюсь, даже скалюсь, подобно смеющемуся вместе со своим отцом Трэйсу или радостной Бет после разговора со своей дочерью. Если бы операцию отложили, то Шейле и ее семье было бы невероятно тяжело, а еще это могло бы быть и потенциально опасно, хотя для Питера и его бригады операция поздно вечером тоже может оказаться занятием не из простых.

– Спасибо тебе, – говорю я в трубку. Разумеется, он оперирует сегодня не чтобы сделать мне приятно, однако он это все равно делает. Я чувствую, как моя сложенная горстью ладонь раскрывается, наконец-то выпуская на свободу бесконечность жизни Шейлы.

Я вешаю трубку, и на этом все – смена подошла к концу. Я сделала все, что от меня требовалось, и теперь могу с чистой совестью уйти домой. Кандас, Ирвин, мистер Хэмптон, Шейла и даже Дороти больше не мои пациенты. Я ухожу, ухожу, ухожу. Вместо меня заступает другая медсестра, еще одна перегруженная работой душа в белом. А завтра утром я вернусь – выйду на очередное дневное дежурство.

Но пока я не думаю о завтрашнем дне. Главное то, что сейчас, – а прямо сейчас я ухожу. Я ставлю свой телефон в одну из зарядных станций на сестринском посту и чуть было не отправляю свои записи в шредер, вовремя спохватившись, что они могут мне понадобиться завтра. Мне всегда нравится выбрасывать свои записи в конце смены – эдакий финальный аккорд, – однако, с другой стороны, немного жалко так с ними поступать. Законодательные требования по поводу защиты конфиденциальности пациентов требуют от нас уничтожения всех бумаг, касающихся медицинского ухода за нашими пациентами в течение дня, превращения историй четырех человеческих жизней – пускай и всего за один день – в бессмысленное конфетти.

С записями в руках я направляюсь в нашу раздевалку, где натыкаюсь на похожего на сову интерна, который отвечает за мистера Хэмптона. Он останавливается в коридоре: голова слегка наклонена в сторону, плечи повернуты внутрь – точно так же он выглядел и сегодня утром.

– Он нормально переносит ритуксан? – спрашивает он. У него тихий и мягкий голос, а глаза за очками в толстой оправе то и дело моргают.

– Он переносит его невероятно хорошо, – говорю я, объясняя, что у мистера Хэмптона отпала потребность в дополнительном кислороде, что он сам сел в своей кровати, его дезориентации как не бывало, и с энтузиазмом поддерживает разговор. Я улыбаюсь, он с неизменным, слегка мрачным выражением лица смотрит прямо на меня, в то время как я продолжаю говорить.

– Я так за него переживала, а в итоге все оказалось в порядке.

– Что ж, – говорит он. – Если бы мы только могли знать будущее, нам было бы гораздо проще выполнять свою работу. – Он ненадолго устанавливает со мной полный зрительный контакт, и я снова вижу то, что изначально мне так понравилось в нем этим утром: за всей этой усталостью проглядывает впечатлившая меня человечность. С удивлением для себя я замечаю, что чувствую привязанность к этому человеку, которую ощущала и сегодня утром, хотя наше знакомство и ограничивалось лишь парой сказанных полушепотом фраз, когда мы встретились у двери в палату мистера Хэмптона.

Слегка улыбнувшись, я тут же нахмурила брови, недоумевая: «Как кто-то столь молодой может быть таким мудрым?»