Гостьи разом обернулись к ней. Ливилла смотрела с доброй улыбкой, Друзилла и Энния – с ревнивой оценкой, а молоденькая Эмилия – с робостью. Глаза Друзиллы зло сузились, она глянула на Невию. Та, поймав ее взгляд, раздраженно махнула рукой.

Клавдилла приветливо раскланялась с подругами. Гостьи разом затараторили, благодаря за чудные подарки. Юния обратилась к Эмилии:

– Рада видеть тебя в своем доме. Я много наслышана о твоей красоте, но не ожидала, что она настолько ослепительна.

Польщенная Эмилия зарделась. Теперь Энния метнула взгляд Друзилле. Она умна, эта Клавдилла, если расточает похвалы будущей мачехе, которая моложе ее на несколько лет. Бледненькое личико Эмилии явно проигрывало в сравнении с изысканными чертами Юнии.

– Мы собираемся посетить общественные бани, – сказала Ливилла. – В женской половине поэтесса Марция Корнелия собирается устроить чтение своих стихов. Она восходящая звезда римской поэзии. У нас так мало талантливых поэтесс, к тому же только мужчины-поэты осмеливаются устраивать публичные чтения, но одна знатная покровительница искусств уговорила ее отбросить стеснение.

– О, я надеюсь получить огромное удовольствие, – промурлыкала томно Энния, – но только от купания, а не от творений доморощенных стихоплетов.

– Наша подруга далека от искусства, – с извиняющею улыбкой сказала Ливилла, – однако согласилась пойти с нами. Я же очень люблю поэзию, Эмилия тоже. А что до Друзиллы, то она послушает лишь только затем, чтобы при очередном любовном объяснении вставить подходящую цитату.

Все рассмеялись, а на щеках Друзиллы заалел румянец.

– Кстати, поддерживаю Невию, я тоже не в восторге от нынешних слащавых поэтов, – заметила Юния, – я не признаю никакой лирики, кроме творчества моей излюбленной Сафо и Овидия. С удовольствием цитирую едкие эпиграммы Горация. Гомер для меня слишком тяжеловесен, не поклонница. Поэтому мы с Эннией насладимся купанием и душистыми благовониями, а вы можете слушать вашу Марцию. А Друзилла потом изобразит нам, как будет происходить ее любовное свидание под влиянием творчества восходящей звезды поэзии.

Друзилла опять покраснела, затеребив по привычке браслеты. Ливилла и Энния звонко рассмеялись, одна Эмилия по-прежнему молчала, робея в обществе изысканных красавиц.

На выходе Друзилла тихонько остановила Юнию:

– Скажи мне, дорого ли твой отец заплатил за того египтянина? – И она указала на красивого юношу с вьющимися до плеч кудрями. Он выделялся из всех рабов, стоящих у стены в ожидании приказов, тонкими изящными чертами лица, рослой мускулистой фигурой и стройными ногами. «Потекли слюнки у кошки на молоко», – подумала про себя Юния и сказала:

– Неважно, сколько стоил этот презренный раб, он теперь твой, моя Друзилла.

Гостья просто остолбенела – такой раб стоил тысячи сестерциев, неожиданная щедрость Юнии потрясла ее. А Юния тем временем сделала знак Палланту:

– Отправь египтянина в дом госпожи Друзиллы.

– Но твой отец… – попытался возразить управляющий.

Юния хлестнула его по лицу.

– Не смей мне перечить, презренный раб, – тихо сказала она. – Я здесь полновластная хозяйка. Отправляйся на кухню, где получишь двадцать плетей. – Она подозвала дюжих охранников. – Отдашь ключи от кухни и кладовых Кальпурнии, она подберет нового управляющего. А ты отправишься на полевые работы.

Паллант в ужасе заломил руки, запричитал, бросился ниц перед госпожой, преграждая ей путь. Она спокойно наступила ему на спину и направилась к выходу. Потрясенная Друзилла молча последовала за ней.

– Сегодня же вечером египтянин будет у тебя, – ласково сказала ей Юния, будто и не было этой безобразной сцены. – Это второй раз, когда управляющий перечит мне, в первый я его просто предупредила по-доброму.

Ливилла, Энния и Эмилия уже расположились в роскошных носилках с инкрустацией из черепаховых панцирей с золотым изображением Венеры, любимой богини Юнии. Носилки надежно покоились на мощных плечах восьмерых рослых сирийцев. Либурны помогли Клавдилле и Друзилле подняться, придерживая подножки. Две чернокожие рабыни огромного роста пристроились идти рядом, держа широкие опахала из множества павлиньих перьев. Курьеры, быстроногие мизики с кожей цвета черного дерева, устремились вперед расчищать дорогу на тесных римских улицах, громко выкрикивая имя госпожи Юнии Клавдиллы.

В доме Ливии царило смятение. Грозившее Палланту суровое наказание напугало всю челядь. Гемма сбивчиво жаловалась Кальпурнии на кухне. Слезы текли из ее больших глаз: все слуги любили управляющего, он был добр к ним, никогда не доносил хозяевам и не наказывал по пустякам. То, что он любил выпить хозяйского вина, челядью держалось в тайне, потому что управляющий щедро всех оделял остатками роскошных обедов. Кальпурния молча слушала Гемму, раздумывая, как поступить. Она тоже благоволила к Палланту, который экономно и мудро распоряжался хозяйством, с умом распределял между рабами обязанности по дому и саду. Все было чисто и опрятно, повара старались на славу. Только управляющий мог со вкусом приготовить подарки гостям и клиентам, оделив каждого согласно его положению. Конечно, со стороны Клавдиллы это была необдуманная жестокость. Найти хорошего, честного управляющего можно не на каждом рынке рабов. Кальпурния не знала, как поступить. Юния с каждым днем чувствовала себя все увереннее в роли хозяйки большого дома, не нуждаясь в ее услугах, Силан же только сорил деньгами направо налево, наслаждаясь свалившимся с неба огромным богатством. Кроме дел империи, его теперь не занимало ничто. Получив доступ к власти, благодаря предстоящему замужеству дочери и благоволению Тиберия, который сделал его своей правой рукой в сенате, он наверстывал упущенное за годы забвения в Александрии. Теперь Юний и пальцем не шевельнет, а возражать дочери и подавно не станет.

Кальпурния вздохнула и отправилась на поиски Палланта. Несчастный маленький толстенький человек сидел в дальней темной кладовой на сыром полу и горько рыдал, причитая на родном греческом языке. Кальпурния никогда не славилась добрым сердцем, но теперь, побывав на пороге смерти, она переменилась, ее тронули страдания неповинного пожилого человека, которому злой рок уготовил рабскую долю. Ей так были знакомы перемены настроения капризных хозяев, сколько слез в молодости пролила она сама, залечивая ссадины от побоев. Она опустилась рядом и ласково погладила его пухлую руку. Паллант испуганно дернулся.

– Не бойся, – тихо сказала Кальпурния. – Я сама прежде испытывала на себе злые превратности судьбы. Тебе, наверное, известно, что в молодости я была рабыней. Я поговорю с Силаном, попрошу, чтоб он сделал тебя своим вольноотпущенником и ты смог уехать в Грецию, на свою родину.

Паллант поднял осунувшееся лицо. В его печальных глазах засветился луч надежды, но тут же пропал.

– Я принадлежу госпоже Юнии Клавдилле. Она разозлится, госпожа Кальпурния, если ты пойдешь наперекор ее воле. – Голос его звучал глухо. – Спасибо за твою доброту.