– То-то добром: тебе б так по шее вмазали, ты б ответил!

– Не так надо было вмазать!..

– Ироды! – Задушенный крик долетел со стороны: десятник Емельянов наконец-то поспел на место. – Аспиды многоглазые! Что склубились? Своей души не жалко, хоть бы мою пожалели!

Серж старался не смотреть на лежащего человека в шинели, но как-то так получалось, что почти ничего, кроме него, не видел, только мельком – оживленное шевеление. Кто-то засмеялся, веселый тенорок выкрикнул:

– Капитон Данилыч, душевный ты наш!

– Наградные-то на Покров будут, ай нет?

– Каки наградные, он домок-то в Тобольске пока тесом покрыл, а надо железом!

– Гляди, Данилыч, инженер вызнает – псом потравит!

– Смешочки мне! А ну, рразойдись!!

Отчаянный выкрик десятника, как ни странно, подействовал. Рабочие примолкли, опомнившись. Серж почувствовал на себе их взгляды. Надо было срочно что-то делать. Он шагнул к лежащему и, наклонившись, тронул его за плечо.

– Ты живой? Что, совсем худо?

Из-под тряпья донеслось бубнение, скорченная фигура завозилась, приподнялась лохматая голова. Серж увидел рябое лицо с заплывшим глазом и разбитыми губами. Не то – совсем другое лицо! От облегчения задрожали руки.

– Встать можешь?

Он выпрямился, обвел рабочих быстрым взглядом.

– Этого надо бы в участок… Да как вы думаете – стоит ли?

– Какой думать! – возмущенно фыркнул Емельянов, сверля бедного приблуду обвиняющим взором. – Овсянников разберется!

– Да чего ихнее благородие лишней работой-то грузить, – заметил, внимательно глядя на Сержа, беспалый.

– Я считаю – незачем, – сказал Серж.

Народ загомонил. Оказалось, почти все с этим мнением согласны – даже те, кто три минуты назад готов был незнакомца разорвать в клочья. Самое веское слово сказал пострадавший Ерофеич: деньги целы – выходит, и толковать не о чем.

Непойманный вор, почуяв перемену атмосферы, сразу ожил и начал перемещаться незаметно, пользуясь тем, что на него перестали смотреть. Рабочие и впрямь потеряли к нему интерес. Проблема исчерпана! Серж, скосив глаза, успел заметить грязно-зеленую шинель и отвернулся. Его обступили, начались разговоры. Ясно было, что так просто из этой толпы не выберешься. Надо отвечать на вопросы, показывать, каков ты, управляющий, выписанный из Петербурга по капризу хозяина.

Дело непростое! А надо – надо так повести разговор, чтобы понравиться. Зачем? Серж никогда себе такого вопроса не задавал. И был бы очень удивлен, если б кто задал. Нравиться всем – дело натуральное. Особенно тем, кто нужен; может, и не теперь, может, потом когда-нибудь понадобится. И нечего тут чиниться, считаться достоинством: мужик ли, пьяница, инородец… тем более что особых усилий обычно не требовалось, все выходило само собой.

Но – не сейчас. Эти рабочие были какие-то другие, он не чувствовал их с первого взгляда, как привык. Зато очень ясно чувствовал себя: ряженый самозванец, нелепый перед этой тяжелой тягучей бездной, о которой не имеет понятия. Черт, да что это с ним? Обычные мужики! И натура у них устроена как у всех прочих мужиков: работа – водка – баба. А ему мерещатся невесть какие сложности, потому что тот, в зеленой шинели, вовсе не уполз далеко. Он где-то здесь. Вон за тем забором или за деревьями – притаился темным кулем и ждет. Его ждет, Сержа. Он ведь понимает, что Серж его узнал.

Вместо того чтобы толково объясняться с рабочими на предмет наградных и злодея Печиноги, который кого-то там отстранил от работы (и, следовательно, от жалованья) совершенно без вины, Серж пытался восстановить в памяти дорогу… весь тот путь от почтовой станции, когда они с юным инженером глядели друг на друга, одурев от тряски и скуки. О чем-то говорили… О чем? Называл ли его инженер по имени и слышал ли рябой казак? А раньше, когда только отправлялись? Эти казаки прибыли, когда они уже сидели в повозке… Или до того?

Он тряхнул головой. Конечно, до того! Конечно, слышал!

– Ладно! С Печиногой я поговорю. Вы, по-моему, отрастили друг на друга зубья, а чтобы по-людски… Ладно, ладно! – Он вскинул руку, пресекая возмущенные выкрики. – И с наградными попробуем решить. Тут, конечно, потруднее… спасибо Воропаеву. Но мы попробуем! Нет, ну не всерьез же вы думаете, что у начальства только и радости – вас прижать побольнее? Нам надо, чтобы дело шло! А как оно пойдет, когда у рабочего пустое брюхо и дома… А! – Он умолк. Собственные беспомощные рассуждения были противны, как скрежет ножа по стеклу.

Однако рабочие смотрели на него без враждебности, и лица у них вроде посветлели. Или ему просто хотелось, чтоб так было?.. А еще больше хотелось выбраться из этой душно воняющей толпы, вскочить на Огонька и – галопом отсюда!

Когда это желание наконец сбылось, ему, увы, не стало легче. Отъехав совсем недалеко от поселка, остановил коня. Огляделся, щурясь.

Стволы, стволы… Вот так и будут они его преследовать до смертного часа. Бурые, серые, красные. Теперь он уже кое-как разбирался в деревьях. Вон те, с темно-зелеными иголками, – пихты. А желтые – лиственницы. Они, оказывается, свое игольчатое оперение на зиму сбрасывают.

В Инзе лиственницы не растут.

Он поморщился, прогоняя расплывчатое видение краснобоких яблок в траве, гудящих пчел, бледно-голубых цветов цикория на склоне железнодорожной насыпи… Торопливо сунув руку за пазуху, достал портсигар.

Эту серебряную коробочку с монограммой «СД» он заказал в Петербурге. В курении не было никакой радости, но – модно, стильно! В компании он с удовольствием потягивал папироску, а оставшись один, моментально про них забывал. И здесь забыл. Портсигар этот, по-хорошему, давно бы выбросить в болото – пока никто не пригляделся к вензелю, – да как-то было жалко. Серебро все-таки. И память.

Он усмехнулся, доставая папиросу (курить внезапно захотелось остро, до тошноты). Сентиментален, как все мошенники! Фраза из романа.

– Благодарствуйте, ваш-бродь, что дождалися.

Он вздрогнул и уронил папиросу.

Задушенный голос раздался откуда-то снизу – будто из-под копыт Огонька. Серж даже поглядел туда, но, само собой, никого не увидел. А увидел чуть в стороне – на обочине дороги, в кустах. Человек в зеленой шинели, тяжело дыша, сидел прямо на земле, на лиственничных иглах. На секунду они сцепились взглядами. В заплывших глазках бывшего казака было что-то эдакое… Сержу показалось – бесовское.

Вот именно, что показалось. Рябой, вскочив, неловко метнулся к всаднику, выхватил из лужи в колее папиросу, повертел, даже подул на нее, будто хотел высушить.

– Пропала папироска-то! Эка жалость.

– Да ерунда. Здесь еще много, – Серж протянул ему портсигар, – вот, забирай.

– Да вы что? Прямо целиком? И не жалко?

Снова мгновенный пристальный взгляд – в душу. Серж подумал растерянно: что он обо мне знает? Кроме того, что я – Серж Дубравин? Что еще?..