Евразийцы говорили об Империи без всякого пиетета. Более того, они дерзали обвинять белую эмиграцию в невероятной косности. Понятно, кто входил в круг обвиняемых.

Большевики? Что ж, конечно, большевики в представлении евразийцев были тем злом, с которым приходится смириться, ибо их владычество неизбежно приведет к власти (под видом партийцев новой волны) национальные слои российского общества.

И здесь, в точке пересечения новой власти с культурным и духовным российским потенциалом, необходимо протянуть ей руку для сотрудничества. "Великая Россия восстановится лишь после того, как начнет созидаться русская православная культура" (Г. Флоровский).

Если отбросить теоретические условности, евразийцы поставили перед собой величественную и страшную задачу. Та новая, грубая жизненная сила, которую они хотели приручить, могла их уничтожить.

И вскоре уничтожила. "Ворота патриотизма", как выразился Троцкий, через которые Москва хотела заманить своих внешних и внутренних противников, вели в лучшем случае к национал-большевизму.

Патриотизм был привлекателен и для Феликса Дзержинского. Обязанный по долгу своей чекистской службы разбираться и учитывать русскую национальную психологию, он быстро понял, что здесь можно без особых затрат создать широкую контрразведывательную сеть.

В ноябре 1921 года сотрудник комииссариата внешней торговли Александр Александрович Якушев, будучи в командировке в Норвегии и Швеции, проехал Ревель, где посетил своих русских знакомых. Разговоры они вели откровенные, в результате бывший белый офицер Юрий Артамонов написал письмо другу-однополчанину князю Ширинскому-Шихматову в Берлин.

Артамонов писал: "Якушев крупный спец. Умен. Знает все и вся. Наш единомышленник. Он то, что нам нужно. Он утверждает, что его мнение — мнение лучших людей России. Режим большевиков приведет к анархии, дальше без промежуточных инстанций к царю. Правительство будет создано не из эмигрантов, а из тех, кто в России. Якушев говорил, что лучшие люди России не только видятся между собой, в стране существует и действует контрреволюционная организация… Мимоходом бросил мысль о "советской" монархии. По его мнению, большевизм выветривается…"

Это письмо было перехвачено в Эстонии агентами ГПУ. В январе 1922 года на заседании коллегии ГПУ Дзержинский сообщил, что раскрыта тайная монархическая организация, но есть смысл не арестовывать ее, а использовать в своих целях. Главный чекист решил, что наиболее подходящей фигурой для игры с эмиграцией считает Якушева, про которого известно, что он ставит интересы России выше всего. Так начался "Трест".

Помимо Якушева в нем участвовали такие достаточно крупные военные, как бывшие генералы Заянчковский и Потапов.

Вряд ли их можно считать секретными сотрудниками или провокаторами, хотя деятельность их и была специфической. Они преследовали свои цели, надеясь в рамках патриотизма найти основу для настоящего сотрудничества большевиков и монархистов. Если их и называть агентами, то они были двойными агентами, которые вели свою игру.

Генерал-лейтенант российской армии Андрей Медардович Заянчковский был профессором советской Военной академии. Генерал-лейтенант Николай Михайлович Потапов после революции был начальником Генерального штаба, а затем руководил военной контрразведкой.

Не потребовалось больших усилий, чтобы белая эмиграция восприняла всерьез МОЦР — Монархическое объединение Центральной России, законспирированное под названием "Трест". Для связи с ней была использована эстонская дипломатическая миссия в Москве, пресс-атташе которой Роман Бирк был советским агентом.

Поздней осенью 1922 года Якушев выехал в служебную командировку с заданием внедриться в руководство белой эмиграции и навязать ему "трестовскую" стратегию борьбы.

В Риге к Якушеву присоединились Артамонов и Петр Арапов, племянник Врангеля, активный евразиец.

С этой поры Арапов "на крючке" ГПУ.

Якушев проникает в Высший Монархический Совет, располагает к себе, убеждает в глубине своих идей. Под влиянием его пропаганды в "Еженедельнике ВМС" была напечатана статья о необходимости сохранения советов в освобожденной России: "Наша эмиграция должна теперь усвоить, что в местных советах, очищенных от коммунистической и противонародной накипи, находится истинная созидательная сила, способная воссоздать Россию. Эта вера в творчество истинно русских, народных, глубоко христианских советов должна сделаться достоянием эмиграции. Кто не уверует в это, оторвется от подлинной, живой России".

Хотел ли контрразведывательный отдел ГПУ того или не хотел, но в русском зарубежье тоже начинались активные изменения. В программных предположениях ВМС появилась отправная точка будущего государственного устройства страны — царь и советы, — то есть — конституционная монархия.

Арапов ввел Якушева в ближайшее окружение генерала Врангеля и через генерала фон Лампе организовал ему встречу с генералом Климовичем, ведавшим врангелевской контрразведкой. Климович задал гостю простой вопрос: как удается такой большой подпольной организации избежать внимания чекистов?

Якушев ответил как будто убедительно, что у них в каждом советском учреждении и в армии есть свои люди, поэтому удается вовремя отводить угрозы…

Однако, когда он ушел, подозрения остались. В итоге Врангель не доверился Якушеву и не стал участвовать в "Тресте". Бог миловал главнокомандующего.

Зато многие другие видные деятели были не так подозрительны, и надежда заслонила для них даже чувство самосохранения. Но как долго воевавшим людям можно было оставаться хладнокровными и медленно погружаться в эмигрантский быт, когда борьба еще не закончилась, а наоборот, получила неожиданную поддержку из самых российских глубин, которые так долго молчали?

Якушев продолжал внедряться в белогвардейское руководство. Представителем "Треста" в Париже стал князь Ширинский-Шихматов, в Берлине Арапов. Якушева принял великий князь Николай Николаевич и целых три часа разговаривал с ним.

Кутепов жил неподалеку от Врангеля. От кутеповского домика на Душеноваце до врангелевской виллы в Топчидере можно было дойти пешком через обширные пустыри, заросшие шиповником и разными травами вроде лисохвостов и костров, подобных галлиполийской растительности. Если не было дождей и пустыри не раскисали, Кутепов часто приходил к главнокомандующему.

Оба любили долгие пешие прогулки и часто гуляли вдвоем на пустырях. Между ними не было душевной близости, они представляли разные российские силы, один — петербургскую Россию, другой — провинциальную. Оба чувствовали, что главное в их судьбе уже завершилось, но еще не осознали этого и искали выхода в сплошной невидимой стене, преградившей им путь. Кутепов мечтал о продолжении вооруженной борьбы, а Врангель стоял на перепутье и все больше уходил в политическую тень. Роль главнокомандующего разбросанных по Европе частей была уже во многом условна. Для объединения эмиграции нужна была более реальная фигура. Врангеля и Кутепова объединяло прошлое.

А что впереди? Мирно доживать свой век?