Игнатий задумался. Психическому здоровью Сары грозила серьезная опасность. Конечно, сеанс гипноза был бы верхом самонадеянности. Надо бы провести тщательную дифференциальную диагностику, назначить сопутствующую фармакотерапию… Опять же, этика. А, к черту этику! На горизонте замаячил огненнокрылый призрак революционной методики, нового слова в гипнотерапии.

– Разумеется, я не могу наделить вашего гостя плотью. Изгнать тоже не могу. Я все-таки просто гипнотерапевт, а не кудесник. Ангел – творение вашего разума. Ваша задача сейчас – всего лишь осознать свою власть над этим образом.

Игнатий ждал ответа. Он постепенно начал осознавать всю мощь оккультной галлюцинации. Ангел не был обычным продуктом голодной совести или извращенного воображения. Завеса алого пламени скрывала игру архетипов, древнее знание, бездну ужасных открытий. Аннушкин отшатнулся от собственных догадок. Нет. Это всего лишь легкое безумие. Сейчас он все исправит. Сейчас-сейчас.

– Ну так шо? – Сарочка уже перебралась на кушетку. Игнатий сам едва не погрузился в транс от ее голоса у себя за спиной.

Гений гипнотерапии сейчас тратил всю свою гениальность на элементарное самоуспокоение. Единственная разумная мысль сотрясала набаты разума: спрятать правду. От себя, от Сары. Ото всех. Восстановить целостность завесы неведения. Хотя это так же нелепо, как рефлорация.

Если ангел вылез из глубин бессознательного, то затолкать его обратно можно только на время. И надеяться, что либидо Сары окажется достаточно горячим, чтобы расплавить сотканный огненнокрылый образ.

Да. Скоро он доберется до источника безумия и обезвредит его. Но сначала – не даст бреду сформироваться окончательно и заслонить объективную реальность.

Самый стойкий гипноз вырастает из самогипноза. Сплавляться по огненной реке пограничного состояния лучше вдвоем. Игнатий запустил стоящий на столике метроном. Пусть это будет анданте. Нет, чуть медленнее. Еще чуть-чуть. Размеренно, немного уныло, но не умирая, не затягивая. Как песни Щербакова. «Школяр в объятьях младой Гертруды дремал на левом своем боку…»

– Во сне ему рисовались груды песка. Не к марш ли броску? – обратился к метроному гипнотерапевт.

Соколова в который раз подумала, что врач ей достался не совсем здоровый. Но куда деваться? Ей самой сейчас грезилась бескрайняя пустыня под ночным небом. И шли по песку верблюды. Девушка притихла, бессознательно подстраивая дыхание под щелчки метронома.

– Вслушайтесь. Зачерпните полную горсть песка. Ощутите, как он утекает сквозь пальцы. Утекает. Утихает. Утихает. Стихает…

Аннушкин не сомневался, что Сарочка увидит эту пустыню. Это же Щербаков, это ритм далекого каравана.

– Один верблюд пришел. Второй верблюд пришел. Третий верблюд пришел. Весь караван пришел.

Сара дышала. И находила в ритме своего дыхания необъяснимое наслаждение.

– Вы закрываете глаза, чтобы лучше слышать, но тишина все плотнее. Вам нужно уснуть, Вы очень устали. Один верблюд устал. Второй верблюд устал. Третий верблюд устал. Весь караван устал. Вы спите.

Соколова медленно падала сквозь небесную тьму, погружаясь в свой любимый мир. В ее мире была лишь тьма, песок, ветер. И далекий караван, идущий из одной бесконечности в другую бесконечность. В иную.

Игнатий набросил на пациентку саван гипнотического транса одной фразой, сменив вкрадчивый шепот на властный императив.

– Мир меркнет!

* * *

Тьма. Безмолвие. Никакого движения. Только песок струится сквозь пальцы. Темно-красный песок, мелкий и горячий. Обжигающий ветер касается плеч. Вся жизнь превратилась в пустыню. И нет в этой вселенной никого, кто бы разделил с Саррой ее бездонную печаль. Тоску по дальним мирам. Жажду тайных знаний и откровений.

Стоит ей только пожелать, и мрак обретет очертания. Щелчок пальцами – и мир расколется на множество символических осколков. Достаточно одной мысли, пущенной в небеса подобно стреле – и тени растают во мраке. Но только где это бесполезное небо?

Это ее мир. Пустой, бескрайний и горячий. Только песок, ветер, жар и тишина. Здесь ничто ей не угрожает.

Сесть на вершине бархана и слушать.

Мрак надежно скрыл от праздных глаз богатство маленькой вселенной. Если кто-то ворвется сейчас в ее грезы, то ни за что не разглядит верблюжий караван, утопающий в алых песках Сарратога. Ночь, спасительная беззвездная ночь, не выдавай моих тайн! Пусть люди думают, что здесь нет ничего интересного. Пусть даже я забуду о тех тайных знаниях, что везут с собой погонщики!

Сарра слушает. Верблюжьи копыта почти не погружаются в песок, но тихой далекой поступи хватает, чтобы привести в движение огромные массы песка. Ее вселенная волнуется. Хочет запутать, стереть следы каравана. Чтобы никто не мог выследить хранителей тайного знания. Верблюды обвешаны книгами, манускриптами, чертежами в кожаных футлярах.

Это ее чертежи, ее рисунки. Она не отдаст их красному ангелу.

Ветер со свистом бьет Сарру в спину, сбивая с бархана. Вовремя. Чье-то огненное крыло касается вершины и тут же разочарованно тает во мраке. Сарра кубарем летит вниз, увлекая за собой плоть пустыни. Растянувшись на спине, у подножья песчаного холма, она понимает, что не одна. Это больше не ее мир.

Сарра возвращается на вершину. Там, где чье-то крыло коснулось земли, алый песок оплавился, став зеркалом. Теперь Сарра видит свое отражение. И отражение может видеть Сарру. И чей-то презрительный взгляд из зеркала устремлен в ее душу.

А еще в зеркале отражается небо. Но в ее мире нет неба! Есть только мрак. Зачем кому-то нужно небо? Чтобы видеть солнце. Но в ее мире нет солнца! Есть только ветер. Зачем ей солнце, если его лучи разрушат родной спасительный мрак? Ей не нужно солнце! Завеса мрака да укроет караван.

Солнце не взойдет. Это ее мир. Никто не разрушит завесу.

Где-то на востоке хор римских всадников затянул молитву. Погонщики откликнулись было, послав с той стороны мрака встречную песнь. Но быстро замолкли, потрясенные нездешностью песнопений. И ускорили шаг, спеша слиться с тьмой.

влюбленный в бездну, я молюсь рассвету,

В ее мире нет солнца, нет рассвета!

Но что же тогда заставляет небо светлеть?

касаясь крыльями стального небосвода

В ее мире нет неба!

Но что же тогда рисует свою границу у самого горизонта?

я Крангел, я туман стокрылый

В ее мире нет тумана!

я памятник распавшихся империй

В ее мире нет ничего, кроме песка, ветра и тишины.

Но кто тогда творит эту молитву?

я вестник войн, бессмысленных и диких

Крылатая заря пронеслась над караваном. Верблюд, застывший на вершине бархана, с любопытством вытянул свою длинную мохнатую шею. Чей силуэт скользит в небе?