Гадство!

Миг спустя в дверном проёме возник тёмный силуэт, и пусть предупредить атаку не вышло, но и от роли жертвы я ушёл, сумел разменяться ударами.

Напряжение! Ионизация! Нагрев! Давление!

Убийца выстрелил, и одновременно я выплеснул из себя всю сверхсилу разом, а накопиться успело ни много ни мало четыре с половиной мегаджоуля!

Выброс плазмы!

По левой руке будто молотком шибанули, сознание померкло от боли, и сформировать нормальный канал не вышло, чудовищный выплеск ударил реактивным выхлопом, разметал порог, притолоку и наличник дверного косяка, всей своей мощью угодил в оператора, поглотил его ослепительной вспышкой и… Нет, не сжёг, лишь заставил отшатнуться!

Ответ последовал незамедлительно: в лицо метнулась шаровая молния размером с футбольный мяч; только и успел, что руку вскинуть.

Дальше — белый свет.

В начале было слово.

Впрочем, в моём случае — не в начале, а сначала, и не слово, а слова.

Ну да, первым из всех чувств вернулся слух.

И — слова, слова, слова. Кто-то спорил, кто-то от меня чего-то хотел. Кто и что — не понять. Я попытался было, но прояснившееся сознание подкинуло другой вопрос. И даже не один, а парочку.

Где я и насколько всё плохо?

Тут-то через ватную тишину и туман дурмана пробился вопрос:

— Что случилось?

Что случилось?! Дурацкий вопрос! Случилась вспышка!

А до того? Воспоминания начали возвращаться одно за другим, а вместе с ними вернулось всё многообразие ощущений, если и дышал прежде, тут — перестал, до того невыносимой стало не жить даже, а просто существовать.

— Засада! — выдохнул я из себя на последних остатках воздуха. — Заманили…

— Авария?

Мог бы — пальцем у виска покрутил. Какая ещё, к чертям собачьим, авария?! Мы столкнулись? С кем? Что за бред?!

— Не… — попытался сказать я и не смог, сознание провалилось в тот самый бред, коим показался нелепый вопрос.

Всё, спёкся…

Прошёл час, день, год или вечность, прежде чем вновь вынырнул из серой хмари забытья. Сначала ничего толком не мог понять, будто очнулся посреди ночи после глубокого сна, затем понемногу-помаленьку сознание прояснилось, и я вспомнил, я осознал.

Вспомнил во всех подробностях перестрелку во дворе лесопилки. Осознал, что лежу на больничной койке и не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, а ещё совершенно не чувствую сверхэнергию. Вернулась и боль, но скорее, в виде ощущения дискомфорта; меня определённо накачали лошадиной дозой обезболивающего. Ещё — фигуры в белых халатах. Толком разглядеть их не получалось, они то возникали, то пропадали из поля зрения, а, быть может, я просто отключался на время, этим и объяснялся такой рваный эффект.

Ну а потом — через минуту или месяц — у меня перед лицом пощёлкали пальцами.

— Просыпаемся, молодой человек! Просыпаемся!

И я проснулся. В палате властвовал полумрак, слева и вовсе было черным-черно, всё выглядело как-то непривычно, но чем именно было вызвано такое ощущение неправильности, понять не удалось. Просто было не до того.

Я сфокусировал взгляд на докторе и просипел:

— Что со мной?

Дискомфорт на миг преобразился в боль, будто бритвой по лицу резанули, но слова прозвучали достаточно громко и чётко, чтобы меня услышали и поняли.

— А что вы помните? — справился доктор.

— Всё, — выдохнул я.

— Отрадно это слышать. Так понимаю, вас волнуют полученные ранения?

— Да!

Доктор вздохнул и начал перечислять:

— Сквозное ранение правой голени, сквозное ранение левого бицепса, перелом левого четвёртого ребра, травма мышц брюшной полости, контузия, сотрясение мозга, ожоги третьей степени.

Я какое-то время переваривал услышанное, затем, уже не испытывая особенно болезненных ощущений, спросил:

— А сверхспособности?

— Временно заблокированы, — успокоил меня врач. — Кроме того, вы зафиксированы на койке, поэтому не можете пошевелиться. Двигательные функции организма нарушены не были.

— А глаз? — встревожился я, враз покрывшись липкой испариной. — Я ничего не вижу левым глазом!

Доктор наклонился, что-то поправил, и темнота слева от меня обернулась полумраком.

— Глаз не пострадал, в повязке больше нет нужды.

Глаз не пострадал? Накатило невыразимое облегчение, но тут же припомнил слова об ожогах третьей степени. Это как вообще? До костей прожарило? И лицо — тоже?!

Пульс разом участился, стало тяжело дышать, меня затрясло, и доктор велел кому-то сделать укол успокоительного.

— Господа! — заявил он после этого. — У вас не больше десяти минут.

— Этого недостаточно! — резко бросили ему в ответ.

— С учётом его массы тела препарат подействует даже раньше, — спокойно отметил врач. — Желаете потратить это время на пустые препирательства?

— Не желаю! — отрезал незнакомец, разглядеть которого не получилось.

Он занял стул сбоку от моей койки, а я чувствовал себя не настолько хорошо, чтобы вертеть головой по сторонам. Судя по шуршанию одежды, в палату зашло сразу несколько человек, но остальные пока что сохраняли молчание.

— Для протокола, — под скрип карандаша стенографиста объявил этот настырный тип, — я, следователь республиканского идеологического комиссариата Ефим Яковлевич Суббота, в ходе расследования…

— Полагаю целесообразным формальностями пренебречь и сразу перейти к опросу свидетеля, — предложил смутно знакомый голос.

— Начинайте, коллега! — разрешил следователь.

— Добрый день, Пётр! — поприветствовал меня подступивший к койке Илларион Валерианович Спас, старший советник надзорного дивизиона ОНКОР. — Ты меня слышишь?

— Да.

— Расскажи нам о нападении.

Я закрыл глаза и начал:

— Мы возвращались с дежурства…

Под конец рассказа вновь пробила испарина, ладно хоть слушали меня не перебивая, и не было нужды отвлекаться на вопросы. И без того во рту пересохло и мысли путались.

— Так вас не таранили машиной? — уточнил Илларион Валерианович.

— Нет.

Это заявление привело Ефима Яковлевича в состояние немалой ажитации, следователь вскочил со стула и принялся вышагивать по палате.

— Сможешь опознать преступников? — резко выпалил он после этого.