— А ты веришь в то, что этот запрет сможет остановить войны на планете?

— Возможно, когда-нибудь…

— Ты веришь?

Исаченко замолчал и отвел глаза.

— Я много думала о нас, — после паузы продолжила старуха. — И не только из-за Олеси. Вы знаете, как я отношусь к этой девочке, но она лишь искра. Она показала, в каком упадке находится братство. Слово «Целитель» стало торговой маркой, знаком качества. Все знают, что в братстве собраны лучшие, и приходят к нам.

— Приходят не все, — заметил Качинский. — Ни один воин не будет просить помощи у Целителя.

— Но воины не исчезли.

— И не исчезнут, — буркнул Исаченко.

— Если ты веришь в это, — улыбнулась Екатерина Федоровна, — то как ты смеешь обвинять Олесю?

— Я обвиняю ее ради того, чтобы не исчезли мы, Целители! — Роман взял себя в руки и уверенно перешел в наступление. — Да, мы противопоставляем себя солдатам и наемникам! Мы отрицаем войну и насилие! Мы не знаем, сколько будет длиться это противостояние, но оно должно быть! Пусть кто-то теряет надежду на успех. — Он холодно посмотрел на старуху. — Или разочаровывается в наших принципах. Но мы им не изменим!!

В братстве Целителей не существовало иерархии, но роль неформального лидера была весьма заманчива: этот человек вел переговоры с Великими Домами, координировал учебу, научные разработки и, самое главное, имел решающее слово при приеме новых членов. Екатерина Федоровна была первой уже много лет. Реваз знал, что она планировала воспитать лидера из него, но отказался. Потом появилась Олеся… Даже несмотря на старую историю, ее авторитет среди Целителей оставался высоким. Уж не поэтому ли Исаченко стремится изгнать Старостину из братства?

«Что же натворила Олеся?»

— Мы не можем обвинять разочаровавшихся: верить или нет — личное дело каждого. Но мы не имеем права бросать тень на всех Целителей!

— Хороший бизнес должен быть прикрыт хорошей идеей. Ты неплохо зарабатываешь, Целитель.

— Мы никогда не работали за харчи.

— Ты помогаешь только тем, кто может себе это позволить. — Екатерина Федоровна всю жизнь проработала в обычной больнице и имела право на такой тон.

— Я стараюсь помогать всем.

— Один день в неделю? Очередь к тебе растягивается на месяцы.

— Невозможно помочь всем.

— Невозможно помочь всем, невозможно остановить войны.

— Зато я не нарушаю принципы.

— Но не способен объяснить их смысл.

— Зато я их не нарушаю.

— Ты изменяешь духу братства.

— Дух братства не требует от меня жить в лесу и носить лохмотья. Я помогаю людям, но я не их раб.

— Но и Олеся не наша рабыня, — всплеснула руками Екатерина Федоровна. — Мы не смогли помочь ей тогда. Не смогли. Да и никто бы не смог. Но сейчас! Сейчас Олеся ищет, и если мы оттолкнем…

— Она сама отказалась от наших принципов, — жестко бросил Исаченко. — Она не Целитель!

— Она не Целитель, — кивнул Качинский.

— Олеся Александровна была моим наставником, — поднялся Володя Курилов. — Она много помогала мне, и мне больно, мне очень больно говорить, но… Она нарушила все, чему учила меня. Нравится нам это или нет, но наши принципы должны… — Володя запнулся, нервно потеребил галстук, но продолжил: — У человека должны быть принципы. Если ей не нравятся наши — она должна уйти. А если она ошиблась, она должна об этом сказать… нам.

— Олеся не сочла нужным принять мое предложение и приехать, — сухо произнес Исаченко.

— Она не допустила ошибку, — тихо сказала Екатерина Федоровна. — Наши принципы значат для нее много, очень много, но сейчас…

— У принципов нет понятия «сейчас» или «потом», — вздохнул Володя. — Они или есть, или нет.

Он опустился на стул.

— Может быть, теперь ты мне объяснишь, в чем дело? — угрюмо осведомился Кабаридзе.

— Дурацкая история, — криво улыбнулся Курилов, — очень похожа на перетряхивание грязного белья.

— Да в чем дело?

— Олеся Александровна связалась с воином.

— Что значит «связалась»?

— Свечку, как ты понимаешь, никто не держал, но она не скрываясь проводит с ним время. Их видели в ресторане, в казино, в клубе.

— А что за воин? — помолчав, спросил Реваз.

— Артем Головин, компаньон Кортеса.

— Головин? — Кабаридзе сжал кулак. — Артем Головин?

* * *

Аэропорт J.F.K.

США, Нью-Йорк,

7 сентября, суббота, 07.29 (время местное)

— Если тебе любопытно, — улыбнулся Артем, складывая мобильный телефон, — я только что говорил с Тосцием. Вчера вечером Муба разделался в личной встрече с командором войны де Коком и вышел в финал Кубка Дуэлей.

— Говорить об этом еще рано, — протянул Кортес, — но, кажется, поставив на хвана, мы сделали удачное вложение средств. Чего хотел букмекер?

— Предложил выкупить нашу ставку один к шести.

— Муба стал фаворитом в Абсолюте?

— Но ему еще предстоит драка с Лунатиком.

Кортес подумал, затем покачал головой:

— Я не хочу останавливаться. Это неспортивно.

— Тосций плачет и рассказывает о голодных детях. Говорит, что, если мы выиграем, он разорится.

— Сказочник.

— Я проверил, — деловито добавил Артем. — На Лунатика по-прежнему ставят больше, чем на Мубу.

— Поговорим об этом позже. — Кортес собрался. — Друзья приехали.

К стойке «Аэрофлота» «друзья» прибыли весьма внушительной делегацией. Впереди важно вышагивал Самуэль Гинзбург, воспаленные глаза которого свидетельствовали о том, что шеф нью-йоркского отделения ФБР провел непростую ночь. Следом юрко семенил его помощник Капуцерски, выглядевший особенно маленьким на фоне слоноподобной Галли, пыхтящей за его спиной. Балдер, к запястью которого был прикован блестящий металлический чемоданчик, двигался в окружении четверки плечистых ребят в недорогих костюмах. Еще четверо образовывали внешнее кольцо охраны, и их оттопыренные пиджаки ненавязчиво указывали на спрятавшиеся в кобурах пистолеты. У рядовых пассажиров процессия вызвала повышенный интерес.

Кортес покачал головой и, едва заметно кивнув подошедшему Гинзбургу, осведомился:

— Надеюсь, вы не собираетесь лететь в Москву всей толпой?

— Вас что-то беспокоит?

— Мне просто любопытно.