у противоположной стены с уважением, но жестко, придерживали Пестеля-старшего. Борис так и остался распластанным на полу, паркет уже напитался его кровью. Тимка выглядел хмуро, по лицу Аракчеева, как обычно, не понять, что он чувствует и думает. Дым уходил в разбитое окно.

— Александра Платоновна, во всем Петербурге сегодня не найти особы, которая так бы привлекала приключения, как Вы, — с саркастичной иронией сообщил Алексей Андреевич. — Вот думаю, может, Вас в Лондон заслать послом к Георгу, третьему этого имени? Вы же там такую сумятицу внесете, что англичане вспотеют внутренние проблемы решать, забудут про свои дела на континенте.

— Не настроена шутить, граф, уж простите. Вы какой оказией тут?

— Девку свою благодарите. Она выскочила, вся белая, охранникам Вашим кричать стала, что беда может случиться. Что барышня ее сейчас кого-нибудь убьет. И, кажется, как в воду глядела, — и граф многозначительно посмотрел на тело Бориса Пестеля. — Ваши ангелы-хранители побежали сюда, а я решил, что может понадобиться подмога. Кликнул своих гренадеров — и за ними. И, знаете, оказался прав. Не справились бы они.

Тимофей мрачно кивнул и пояснил:

— Дыню убили.

Я кинулась в коридор, но пришлось выйти на лестницу, где и нашелся раб Божий Досифей. Он распластался на ступеньках, одного глаза на лице не оказалось, а затылок был разворочен, очевидно, вышедшей сквозь него пулей. Все вокруг оказалось в крови и, наверное, мозгах. Здесь мне, как приличной девушке, стоило бы сомлеть, но вместо этого я молча смотрела на лежащее тело, и душу мою заполняла ненависть.

Ниже нашлось еще одно тело, кто-то из пестелевских слуг. Возле него сидела бледная Варвара Пукалова с разряженным пистолетом.

— Саша? — голос ее был нетверд. — Вот, бежать хотел. Как там стрельба началась, Ваня мой за оружие схватился и к дверям. Только открыл, это ирод его и застрелил. Я тогда пистолет подхватила, и его…

Варвара разрыдалась, но сил успокаивать ее у меня не было никаких. Подошел Аракчеев, обнял ее, поглаживая по голове. Я выглянула вниз, и увидела ноги Ивана Антоновича. Тело было скрыто дальше в квартире, но любопытствовать не стала. Из наших дверей высунулась Танька, узрела меня и с плачем кинулась к своей любимой барышне, что чуть не запнулась о труп Дыни.

— Ох, Господь всемогущий, да как же так-то! — закричала горничная, а я повторила движение графа, прижав Танюшу к себе.

— Все уже кончилось. А Дыня… принял смерть за меня, герой мой, век свой буду доживать с памятью о нем.

После отстранилась и велела:

— Иди в дом, выпей наливки…

— А шампанского можно? — вдруг спросила Танька.

Вот ведь крестьянская натура: меня чуть не убили, мой охранник еще не остыл, а служанка пытается урвать себе господского напитка. Но эта непосредственность неожиданно расслабила натянутые до предела нервы, и я дала Тане легкий щелбан, улыбнулась и соизволила: — Открой бутыль, но всю не вылакай. А мне тут еще надо закончить кое-что.

В квартире Пестелей меня дожидался Тимофей. В двух словах рассказал: они вдвоем с Дыней осторожно стучались в квартиру, где я в этот момент скандалила с хозяевами, но причин ломать двери вроде как и не было. А когда раздались выстрелы, мои охранники принялись за дело всерьез, следы чего были хорошо видны. Они уже пробили одну филенку, как замок вдруг отворился, и прямо в лицо Досифею один из слуг разрядил пистолет. Изначально метили именно в Тимку, но Дыня услышал шелест горения пороха на полке и успел оттолкнуть товарища. Вот только сам увернуться не сподобился.

Убийца с пустым пистолетом бросился бежать, Тимофей рванул за ним, но внутри вооруженных людей нашлось неожиданно много. Одного охранник успел упокоить, второго отпугнуть, но и сам оказался под яростным обстрелом. В него не попали, и, пока враги перезаряжались, Тимка схватил ружье Досифея, с которым и укрылся в чулане. Что со мной, он не ведал, но слышал крики и стрельбу, поэтому готовился к самоубийственному забегу по коридору, когда в дверях появились гренадеры во главе с Аракчеевым. Граф в момент прояснил обстановку и отдал приказ атаковать.

Всего в противниках оказалось аж семь человек слуг, сам Павел и подлец Агафон. И это не считая моих: одного застрелила я, второго серьезно ранила, и его душа уже готовилась отойти во Мрак, никакой врач тут помочь не сможет, так как пуля, закрученная нарезами, пробила негодяю легкое, и теперь тот пускал кровавые пузыри изо рта. Эту информацию я приняла спокойно и только удовлетворенно кивнула. Удивительное дело, но никакие сожаления или переживания по сию секунду мной не овладели.

Троих убили солдаты графа, один сумел выскочить, смертельно ранить господина Пукалова, но был остановлен пулей Варвары. Последнего огорошили прикладом по голове, и его жизнь висела на волоске, потому как гренадеры отличаются силушкой богатырскою, а в горячке боя себя не сдерживали. Приложились крепко.

Женщин из прислуги согнали на кухню, где они подвывали, проклиная злую судьбу, хозяев, солдат и сатанинскую соседку, то есть меня. До их переживаний мне не было совсем никакого дела, а вот крепко связанный помощник Спиридонова интересовал очень.

Он нашелся все там же, на полу в кабинете. Лежал смирно, уткнувшись носом в дерево паркета. Привычная для него поза в последнее время, как я посмотрю. Иван Борисович Пестель под охраной двух гренадеров расположился в кресле. В его глазах никакого разума сейчас не прослеживалось.

Я потребовала перевернуть Агафона и внимательно всмотрелась в его лицо. Очи того забегали, мозг очевидно искал способы, как можно выпутаться из сей неприятной и опасной для живота ситуации.

— Ну что, голубчик, живой меня хотел взять? — спросила я филера.

Агафон заерзал, но успокоился, когда мой сапог умостился на его животе поближе к паху. И решение пришло само собой.

— Только знаешь, я — девка горячая, люблю сверху быть.

И оседлала встрепенувшегося негодяя, умостившись на нем так, как совсем еще недавно устраивалась на Серже. Поймала взгляд, озарение опять с необычайной легкостью снизошло, представило всю картину разума Агафона. Повинуясь внезапному порыву, я достала револьвер, и Свет потек через него, усиливаясь многократно. Глаза филера расширились, ухватить нужные ниточки стало совсем просто.

Странно, на вид Агафон был вполне себе пригожим парнем, скуластое лицо на свой возраст — лет двадцать семь, франтовые усики. При этом он искренне полагал себя чуть ли не уродом, не способным привлечь внимание женщин. И еще панически боялся оказаться слабым по мужской части, быть осмеянным в своем бессилии. Оттого, наверное, и просил отдать меня на потеху, возвыситься и надо