— Несколько неожиданно, — произнес растерянно Козлов. — Но понимаю? Понимаю. Мест нет. Курортный город. Да ладно, антураж не главное. — Он чихнул и швырнул на стол к чайнику пачку презервативов.

Я взяла швабру и крутанулась вокруг нее, попробовав себя в роли соблазнительницы.

— Ни фига себе! — задохнулся Козлов. — Ну ни фига! Знал, знал, что не ошибся. Мой младший брат был поражен и удивлен, когда ты там, на сцене, с твердыми грудями… Жаль не видел, жаль…

Он одним рывком содрал с себя бабочку на резиночке. Этот страстный жест означал начало нашей любви. Мне стало его жалко: маленький, плешивенький, с желанием быть значительным и пользоваться успехом у женщин, а за тонкое горло хватают жадность и похоть.

Он расстегнул у рубашки верхнюю пуговицу.

Дверь вдруг открылась, я спряталась за швабру. В каморку, громыхая ведрами, ввалилась толстая тетка в синем халате, с безучастным лицом. Не обращая на нас внимания, она свалила ведра в угол и ушла.

Козлов сбился. Он застыл с расстегнутой пуговицей. Я взяла ведро, перевернула его вверх дном и уселась сверху.

— Садитесь, — кивнула я майору на единственный стул.

— Я это, лучше стоя… — Он расстегнул вторую пуговицу. Я их мигом пересчитала, пуговиц было шесть, значит, у меня масса времени.

— Тот дом на Сиреневой…

— Сиреневой?

— Мы же договаривались!

— Ну да, услуга. Не забыл, помню. Этот дом… Черт…

Третья пуговица оторвалась и упрыгала за груду железных ведер.

— Черт! Запасной-то нет, нет запасной! — он наклонился и полез обследовать пространство за ведрами.

Дверь открылась, зашла другая толстая тетка в халате и с ведром.

— Батюшки! — сказала она, увидев зад Козлова, — Чтой это вы тут делаете? Где Семеныч?

— Инвентаризация! — нашлась я.

— А! — обрадовалась тетка, — Это правильно. А то все ведра растащили, швабры сперли, и даже тряпки тырят. Про пылесосы я и не говорю. Счас всем девкам на этажах скажу, чтобы орудия труда сюда тащили. Все пометить и переписать! Это правильно. — Она швырнула ведро в сторону Козлова и умчалась.

Козлов вылез, держа в руках маленькую прозрачную пуговичку.

— Дом… — напомнила я.

Козлов сунул пуговичку в карман.

— Ах, дом. Дом?

Козлов снова сбился.

— На Сиреневой…

Он раздумал возиться с пуговицами и внезапно расстегнул ширинку.

— Нужно дверь закрыть! — осенило его.

— Ключ у Семеныча. Очень хочется про дом!

— Странный, странный дом.

Он запрыгал на одной ноге, снимая штаны. Его почему-то совсем не волновало, что я и не думаю раздеваться. Меня это немного озадачило.

— Вы сядьте. И про дом.

— Не, я стоя, стоя. — Все-таки я прижгла ему зад, раз он так упорствует в желании все делать стоя. Он отбросил штаны на стул и остался в белых трусишках. Потом зачастил, проглатывая слова:

— Бабке дом принадлежал, второго года рождения. Задова Мария Ивановна. Пять лет назад померла бабка. Удовлетворил?

— Это все?

— Все? Нет. Там потом родственница объявилась Никитина Инна Петровна. Ей этот дом Задова завещала, на ней он теперь и числится. Год рождения ее… не помню, не замужем, приводов не имела, судимостей нет, детей… Вроде сын один — 70го года, Никитин Аркадий Васильевич, погиб в 2000 в автокатострофе.

— И кем Задова приходилась этой Никитиной? Почему дом ей завещала?

Переминаясь на кривеньких ножках, Козлов изо всех сил старался поскорее завершить официальную часть нашей встречи.

— Кем? Такие подробности у бабушек на лавочке. База-то наша не роман? Не роман. — Он громко засмеялся своей шутке. — Значит, база — это база. А не роман. Год и место рождения, судимости…

— Место!

— Что?

— Место рождения этой Никитиной.

Козлов почесал сначала затылок, потом то, что несущественно выпирало из-под беленьких трусиков.

— Забыл, — хихикнул он. — Представляешь, забыл. Нерусский город… Назрань, кажется.

Козлов потрусил ко мне. Я поняла, что за маленькие причуды одолевают майора и почему его не волнует, что я до сих пор не раздета.

— Может, Казань? — я встала с ведра и распрямилась во весь рост, оставив Козлова с его проблемами далеко внизу. Он жалобно посмотрел на меня снизу.

— Казань? Может, Казань. Говорю же, нерусский город, какая разница: Казань-Назрань. Я еще подумал про какое-то иго… монгольское, что ли.

Дверь снова открылась без стука.

— Семеныч, тряпки тут есть? Вечно тряпки все схерачат! — заорала очередная тетка в синем халате. — Ой! Чой это? — уставилась она на голоногого Козлова.

— Медосмотр! — брякнула я.

— Что, и санкнижку продлят?

— А как же?

— Ой, пойду девкам скажу! Мне бы тряпочку! — она схватила со стула скомканные штаны майора и умчалась. Козлов, не заметив потери, подскочил к двери:

— Все, закрою, закрою! Грубые люди, а вы такая… находчивая!

Он вставил швабру в ручку двери. Ловушка захлопнулась, мне стало весело.

— И зачем тебе дом этот, с твоими-то талантами?

— Купить хотела, а хозяйку нигде найти не могу, не появляется она там.

— Ну да, ну да, — ухмыльнулся он, — тогда, конечно, место рождения — первое дело. Казань-Назрань. Давай по-быстренькому, а то тут двор проходной, а не номер.

— А почему этот дом странный?

— Я так сказал? Сказал. Ну ладно, значит, от участкового была информация, что бабки-соседки жаловались. Никитина в доме редко появляется, она где-то у богатых работает, там и проживает. Дом этот она не сдает никому, родных у нее нет, а в доме этом то и дело кто-то топчется, иногда тусклый свет горит, смех оттуда слышится и даже стоны. Участковый с хозяйкой поговорил, та заявила, что бабки от старости с ума посходили, никого в доме нет и не бывает. Только бабки все равно заявления в милицию строчат, страшно им, притон там типа какой-то.

— Спасибо, Козлов! — я по-партийному пожала его потную ладошку и вытащила из сумки пятьдесят рублей.

— Не понял, — покраснел майор вместе с лысиной.

— У меня кариес!

— Дрянь! Гадость! — завопил Козлов, выхватил полтинник и заискал штаны.

— Дрянь? Дрянь, — попробовала я на вкус его словцо.

Не очень торопясь, я освободила дверь от швабры и вышла в коридор. Навстречу мне шумною толпою двигалось племя уборщиц. Они гремели ведрами, тащили швабры, пылесосы и живенько что-то обсуждали. Отчетливо слышались слова «медосмотр» и «инвентаризация».