– Этот… отобрал мой видеосонор!

Кронпринц резко обернулся на голос паяца.

– Так он твой, чудище?

И стянул с плеча инструмент, висевший на зеленом шнуре.

– Твой, спрашиваю?

Он неуклюже пробежался пальцами по клавишам, извлекая режущие ухо диссонансы.

– Можешь изобразить чего-нибудь, чудище?

Магнифико кивнул. Торан вмешался:

– Вы захватили корабль Академии! Если Император не вмешается, вмешается Академия.

Коммейсон – обладатель вкрадчивого голоса – с кривой усмешкой проговорил:

– Это какая такая Академия? Или Мул уже не Мул?

Ответа не последовало. Кронпринц довольно осклабился. Поле, державшее руки и ноги паяца, было отключено. Крон-принц грубо сунул ему в руки видеосонор.

– Ну-ка, сыграй нам, чудище! – буркнул принц. – Сыграй для нас серенаду о любви и красоте нашей чужеземной гостьи! Объясни ей, что тюрьма моего папаши – не дворец, но что я могу отвести ее во дворец, где она будет купаться в розовой водичке и познает любовь принца. Играй и пой о любви принца, чудище!

Он присел на низкий мраморный столик, лениво покачивая жирной ножищей. Его сальная улыбочка вызвала у Байты бессильное бешенство. Торан беспомощно пытался сорвать гравитационные путы, но, увы, это было бесполезно. Лицо его покрылось капельками пота. Эблинг Мис пошевелился и застонал.

Магнифико сморщился и прошептал:

– У меня… пальцы онемели – как деревяшки!

– Играй, чудище!! – проревел принц.

По знаку Коммейсона был выключен свет. В полумраке кронпринц встал, сложил на груди руки. Он ждал…

Длинные тонкие пальцы Магнифико стремительно забегали по клавишам – от одного края клавиатуры до другого, – и вот резко очерченная радуга перекинулась через тюремную камеру. Зазвучал низкий, глухой, вибрирующий, скорбный аккорд. Тембр становился выше, слышался громкий смех, за переливами которого угадывался рокочущий звон огромного погребального колокола.

Казалось, мрак сгущается. Музыка доносилась до слуха Байты как бы сквозь плотную складчатую завесу. Она видела слабый свет, мерцавший где-то далеко-далеко, будто одинокая свеча тускло мерцала со дна глубокого темного колодца.

Инстинктивно она напрягла зрение. Свет стал ярче, но оставался как бы за пеленой тумана. Пламя металось, извивалось, меняло оттенки… Внезапно музыка стала пронзительной, злобной, переросла в душераздирающее крещендо. Свет кидался из стороны в сторону, в такт ускоряющемуся ритму. Внутри островка света что-то корчилось, копошилось – что-то мерзкое, издававшее ядовитые металлические стоны и вопли.

Байта сражалась с изматывающим душу чувством. Ее все сильнее сжимало в объятиях отчаяние и бессилие. Она с ужасом вспомнила то состояние, что охватило ее в последние дни в Хейвене. Это было оно – то самое жуткое, изнурительное, обволакивающее как липкая паутина ощущение страха и отчаяния! Она съежилась, пытаясь закрыться, защититься.

Музыка наваливалась на нее волнами кошмарного хохота, и только тогда, когда ей удалось вымученным движением отвести взгляд в сторону, из поля зрения исчез корчащийся в пламени кошмар. Лоб ее похолодел, по нему стекали струйки липкого пота.

Резко, неожиданно музыка смолкла. Байта почувствовала несказанное облегчение. Вспыхнул свет, и совсем рядом она увидела горящие глаза Магнифико.

– Моя госпожа! – выдохнул он. – Вам плохо?

– О, Магнифико, не спрашивай! Почему ты… так играл?

Постепенно она разглядела остальных. Быстро скользнула взглядом по безжизненно прилипшим к стене фигурам Торана и Миса. У столика в странной позе распростерся на полу кронпринц. Коммейсон сидел рядом, расставив ноги, выпучив глаза, глотая воздух, как выброшенная на берег рыба.

Магнифико шагнул к нему – тот издал истошный вопль и закрылся руками.

Магнифико отвернулся, подошел к пульту и отключил гравитационное поле.

Торан, уже успевший прийти в себя, рванулся вперед и мертвой хваткой схватил Коммейсона за загривок.

– Пойдешь с нами! Проведешь нас к кораблю, понял, мерзавец?!

…Два часа спустя на корабле Байта подала на стол шикарный домашний пирог, и Магнифико, забыв о всяких правилах приличного поведения, набросился на него.

– Вкусно, Магнифико?

– М-м-м!

– Магнифико?

– Да, моя госпожа!

– Все-таки что ты там играл?

Паяц нахмурился.

– Я… лучше я не буду об этом говорить… Давно когда-то разучил эту вещь. Видеосонор очень сильно действует на нервную систему, госпожа. Это, конечно, была злая шутка, но я вовсе не предназначал ее для чистого, невинного слуха!..

– Ну-ну, Магнифико, ты мне льстишь. Не так уж я невинна. Скажи, а я видела то же, что эти?

– О, надеюсь, нет! Я играл только для них. Вы должны были видеть только бледное подобие – как бы издалека.

– Мне хватило. Ты знаешь, что ты довел принца до обморока?

Прожевав здоровенный кусок пирога, Магнифико проговорил:

– Я убил его, моя госпожа.

– Что?! – сглотнув подступивший к горлу комок, спросила Байта.

– Когда я закончил играть, он был мертв. Можно было не продолжать – Коммейсон меня не интересовал. Он, конечно, мог бы убить нас всех или пытать. Но этот принц, госпожа, он… бросал на вас греховные взгляды, и… – Он замолчал, испугавшись собственной откровенности.

Байту пронзила странная догадка, но она постаралась поскорее прогнать внезапную мысль.

– Магнифико, добрая ты душа!

– О, моя госпожа… – пробормотал Магнифико, стряхивая с подбородка крошки.

В дверь заглянул Эблинг Мис и поманил их рукой. Трентор был близко – его металлическая поверхность зловеще сверкала в видовом иллюминаторе. Торан с горечью проговорил:

– Тут нам делать нечего, Мис. Посланец Мула наверняка опередил нас.

Эблинг Мис потер лоб тыльной стороной ладони и пробормотал что-то невыразительное.

Торан раздраженно добавил:

– Говорю вам, эти подонки знают, что Академия пала! Вы слышите?

– А? – очнулся Эблинг Мис. Он мягко коснулся руки Торана. Было совершенно ясно, что он не слышал ни слова. – Торан, я… смотрел на Трентор. Знаешь… у меня странное чувство… оно не покидает меня с тех самых пор, как мы приземлились на Неотренторе. Мне кажется, я начал что-то понимать… Мысли скачут в голове, просятся наружу. Все становится понятнее – никогда я еще не ощущал этого яснее!

Торан недоверчиво покосился на него и пожал плечами. Слова психолога явно не произвели на него никакого впечатления.

Он осторожно промолвил: