Из-за своих колебаний я так и не отправила письма – министру и во врачебный совет, – и какое-то предубеждение удерживает меня от звонка Генриетте, мне не хочется ставить ее в неловкое положение. Я хочу сконцентрироваться на своей новой жизни с Янном, насладиться нашим романом, случившимся неожиданно.

Мои воспоминания трогают и интригуют Янна. Это, считает он, психологическое последствие моей пересадки. Все всегда имеет объяснение, говорит он безмятежно. Единственная тайна, которую он признает за жизнью, – это алхимия встреч, удесятерение энергии двух встретивших друг друга людей. Он не верит в случай. Он художник, романтик, но еще и практик, специалист, его рассуждения подчиняются логике.

Я снова заговариваю о нас.

– А после Берлина?

Мой вопрос как будто вызывает у Янна заминку. Он откашливается, потом отвечает с подкупающей искренностью:

– Это еще не скоро, но в мае две тысячи восьмого года я уеду в Австралию, по крайней мере на год. Я дал согласие уже довольно давно. Там строится развлекательный комплекс класса люкс – в уникальном, совершенно диком месте на севере страны, в буше, который вплотную подходит к океану. Австралия – это ошеломительно…

– В Австралию?!

– Да…

Янн берет меня за руку.

Вот оно что… Но это же просто страна – Австралия…

Я залпом допиваю шампанское и протягиваю бокал Янну за добавкой.

Новость огорчает меня, Янн сразу же это чувствует.

– Я же сказал в Австралию, а не на планету Марс…

– Для меня – никакой разницы… Значит, я не смогу тебя видеть?

– Я буду возвращаться раз в три месяца в парижское бюро, и ты тоже сможешь приехать… Я не мог отказаться, это как если бы тебе предложили прожить год в Голливуде и сняться в блокбастере, да еще в роли, которая тянет на «Оскар».

– Честно говоря, от меня это далековато… И тем лучше, потому что мне не с кем оставить дочку в Париже, жить так далеко от нее я бы не смогла…

– Мы не будем портить вечер из-за профессиональных планов, которые осуществятся почти что через год, правда?

– Да… Ты прав, не будем портить…

Моя склонность к романтике и мой идеализм так часто уводят меня в какие-то мечты о вечной и неразлучной жизни вдвоем, но реальность научила меня ценить момент, «любить то, что есть в реальности», как говорит моя психологиня, ценить настоящее время, задвигать все гипотезы в их сослагательное наклонение, не заморачиваться насчет того, что, может быть, вовсе и не наступит.

Зима 2007/2008-го стоит в моей жизни особняком, – возможно, это самый счастливый ее период. Здоровье не беспокоит меня, живот уменьшается, во мне полно жизненных сил. Меня радует перспектива телеэкранизации моей книги, я снова буду работать на камеру. Тара прекрасно растет, и Янн регулярно сообщает мне, что любит меня, даже если я не успеваю его об этом спросить. У меня нет особых воспоминаний об этом периоде, никаких кульминационных моментов. Все как будто в гармонии, все образует единое целое. Если надо было бы запомнить одну ночь, один ужин, одну улыбку, одну прогулку, одну неожиданную радость, пережитую с Янном, я бы выбрала все.

Впервые в жизни я чувствую счастье как состояние, которое длится дольше, чем миг, счастье – это не последовательность счастливых мгновений, но ощущение, которое остается во мне и позволяет перетерпеть то, что обычно для меня невыносимо: ожидание.

В профессиональном плане мне надо ждать еще до весны, до съемок фильма «Любовь в крови», но торопить время не хочется, потому что весной – Австралия. Мне часто приходится ждать Янна. Он проводит каждую вторую неделю в Берлине. Общее время мы делим между его домом и моей квартирой. У меня мы бываем чаще в выходные, чтобы можно было пешком сходить в кино, мой район – ближе к центру. Мы согласовали его пребывание в Париже и график пребывания Тары у меня. После разрыва с ее отцом мне хочется как можно меньше посвящать Тару в свою сердечную жизнь. Я хочу выглядеть в формирующемся сознании как что-то устойчивое, постоянное, как опора, а не как флюгер. Я повторяю Таре, что она родилась у людей, которые очень любили друг друга, и потому у них родилась самая красивая девочка в мире, – ребенок всегда рождается в любви. Потом, со временем, любовь, объединяющая двух взрослых, может потихоньку превратиться в дружбу. Можно захотеть жить по отдельности или даже полюбить другого человека. Эти изменения нормальны для жизни, они не страшны. Главное и неизменное на земле, основополагающая и неразрывная нить и уникальная форма любви, может быть лежащая в основе всех других чувств, – это любовь отца и матери к своему ребенку.

Ждать Янна приятно, потому что я знаю, что через несколько дней он будет рядом. Только неуверенность делает ожидание невыносимым. Янн надежен, пунктуален, постоянен и ласков, и еще он умеет удивлять. Все, что он обещает, сбывается. Ничто не отменяется, не переносится, не усложняется. Жизнь с ним полна только приятных сюрпризов. Между нами нет умолчаний. Янн много рассказывает и много слушает меня. Наши отношения полны глубокой любви и безмятежны, они сильны и спокойны, в них нет сомнений и подвохов. Я встретила Янна несколько месяцев назад и уже испытываю общее для всех влюбленных чувство: мне кажется, что я знала своего избранника долгие годы.

Иногда я думаю про Австралию, навожу справки по Интернету, про время полета: двадцать два часа минимум… цена билета – на этот раз в бизнес-классе, чтобы лежать и иметь возможность заснуть, – примерно пять тысяч евро… Славные новости! Но Австралия еще далеко. Все может до того времени поменяться. Может вообще отмениться. Янн может отказаться от поездки ради любви. Но я никогда у него не попрошу этого. Ничего нельзя просить во имя любви. Никакой торговли, только любовь. Никакого шантажа, никаких фраз, начинающихся со слов: «Если ты меня любишь». Нет, надо как в песне группы «Police», – мне понадобилось несколько лет, чтобы понять ее: «Когда любишь по-настоящему, желаешь свободы любимому человеку». По-английски это звучит лучше, изящней, энергичней. После долгих лет психоанализа и разрывов я научилась различать любовь и чувство собственности.

Когда он заговаривает про Австралию – проект уже в работе, – Янн всегда пытается мягко преуменьшить препятствия, расстояния, время полета, называет возможные места для замечательной пересадки и нахваливает скрытые достоинства огромной и до сих пор почти не освоенной Австралии…

– А на корабле сколько добираться? – Я прерываю Янна на полуслове. – Я тебе не говорила, но я плохо переношу долгие перелеты, у меня был приступ паники во время полета в Индию… Каждая воздушная яма для меня – непреодолимый приступ страха, а ночные полеты… Есть две профессии, которыми я НИКОГДА не смогла бы заниматься: проститутка и стюардесса.

– На корабле добираться гораздо дольше. Но если ты любишь…

– То дождешься меня дома, – говорю я смиренно и с нежностью.

Вечером в день моего рождения 29 ноября 2007 года Лили и ее друзья готовят мне сюрприз. Янн задерживается в Берлине, он давно меня об этом предупреждал. На будущий год мне будет сорок, но в этом году я еще могу, не моргнув глазом, заявлять, что мне тридцать с хвостиком.

Я кокетка и, как все женщины, не люблю замечать на себе следы времени, которое лишает свежести, морщит, высушивает, покрывает пятнами. Я кокетка, но я столько раз бывала на волосок от смерти, я была худой, истощенной, распоротой, проткнутой, измазанной желтым йодом, выбритой, зашитой, приводимой в чувство, – я кокетка, которой дали условный срок, отпустили на поруки, – я ненавижу стареть, но люблю смотреть, как идет время.