— Прости меня, — повторила я. — Мне не следовало втягивать тебя в это дело. Ты хороший мальчик, Анджело, и старший конюший несправедливо тебя наказал. Отдай мне письма, я сама их отправлю. Монету оставь себе.

Он снова зарыдал и заговорил так быстро, что я с трудом уловила смысл:

— Не могу. У меня их нет.

Ощущая дурноту, я схватила его за тонкую руку.

— Как это — нет?

— Старший конюший отобрал письма, да и монету тоже. — Анджело покачал головой. — Он сказал, что отдаст их графу, чтобы письма доставил надежный курьер. А я теперь не смогу взять лошадь без его разрешения. Простите меня, мадонна. Может быть, они все-таки не накажут вас.

— Ничего, — проговорила я, совершенно оглушенная. — Ты хороший мальчик. Мне жаль, что ты пострадал из-за меня. Спасибо за помощь.

Разум и инстинкт самосохранения твердили, что надо бежать прямо сейчас, но я медленно брела обратно во дворец и размышляла не о кровожадном графе, его мрачном писце или пытке, ждущей меня. Вместо того я снова думала о Маттео, вспоминала его рыжевато-каштановые волосы, намокшие от пота, белки глаз, налитые кровью. Вместе с образом явилась и последняя просьба брата: «Скажи Лоренцо, что Ромул и Волчица хотят уничтожить его».

Все казалось мне до смешного простым. Эмблема Рима — волчица, а Ромул — ребенок, вскормленный ею. Кто еще это может быть, если не Папа Сикст и его жестокий сынок Джироламо?

Я вспомнила, как Карло Висконти едва не шатался от горя, вырвав из лап герцога Галеаццо свою обесчещенную юную сестру. Взгляд молодого человека горел неприкрытой ненавистью и бесконечным удовлетворением в тот миг, когда он пронзал герцога мечом.

Я несколько месяцев провела в доме убийц брата, не подозревая того. Если я начну мстить, то долго не проживу и не смогу сообщить Лоренцо, что опасность, угрожающая ему, возросла многократно. Но если я не смогу предостеречь Медичи, то хотя бы поспособствую гибели главного заговорщика и его подручного.

Этот план был поразительно нелепым, но я расхрабрилась, поскольку у меня при себе оказался кинжал Катерины. Я застану писца в кабинете и узнаю, рассказал ли он Джироламо о моем письме Лоренцо, заставлю его признаться, какую роль он сыграл в убийстве брата, прикончу, после чего отправлюсь в комнату Джироламо и скажу слугам, что у меня сообщение для графа от супруги, предназначенное исключительно ему.

Я была настолько поглощена этими мрачными мыслями, что оказалась в коридоре перед кладовой с канцелярскими принадлежностями, не помня, как пришла сюда. Старая служанка уже зажгла факел на стене и положила на место ключ. Я взяла его, подумала, что писцу следовало бы сменить замки, и открыла дверь. К моему удивлению, железный ключ от кабинета был спрятан на прежнем месте, и дверь легко отворилась после одного оборота.

К моему облегчению и разочарованию, писца еще не было, хотя лампа горела. Поддавшись порыву, я взялась за ножку конторки и обнаружила ключ там же. Я отперла верхний ящик конторки и выдвинула его, изумляясь беспечности писца.

Ящик был пуст, если не считать двух бумаг: моего зашифрованного письма к Лоренцо де Медичи и ключа к шифру со сломанными печатями.

Голова пошла кругом, я схватила письма, сунула их в карман, услышала, как открылась дальняя дверь, ведущая в покои графа Джироламо, и выхватила кинжал.

Это оказался писец Лука, он нес в руке тарелку с сыром и виноградом, от него пахло мылом. Иссиня-черные волосы влажно блестели, только что расчесанные, на нем была тонкая темно-синяя туника, отделанная черной и золотой тесьмой, словно он собирался на прием или к торжественной мессе. Лука, очевидно, ждал моего прихода и резко распахнул дверь, надеясь застать врасплох, но он явно не сознавал, что тарелка сыра сводит на нет весь его грозный вид.

В другой руке он держал нож.

Писец проворно шагнул в кабинет и поставил сыр на конторку. Все это время он нацеливал на меня нож, лишь в последнюю минуту заметил, что я тоже держу оружие, понял, что сейчас сам едва не напоролся на лезвие, и отпрянул.

Я замахнулась на него кинжалом, Лука отскочил и наставил на меня нож.

— Это ты убил Маттео, — прошипела я. — Сознайся!

— Сколько с тобой хлопот! — Его черные брови изумленно взлетели. — То ли ты круглая дура, в чем я сомневаюсь, то ли ищешь смерти, не решаясь на самоубийство.

— Маттео да Прато, — повторила я. — Ты убил его по приказу графа Джироламо в прошлое Рождество, когда приезжал в Милан. Признайся и прими свою судьбу!

— Ты сильно заблуждаешься. — Он сощурился, поглядел сначала на меня, затем на стальной кинжал и в следующий миг бросился в атаку.

Усилием воли я заставила себя шагнуть вперед, вместо того чтобы отпрянуть — видела, что так обычно делают мужчины, — и замахнулась кинжалом Катерины. Но писец был слишком опытен и проворен, и я ударила клинком только воздух. Не успела я отступить и снова броситься в бой, как он схватил меня за правое запястье и вывернул руку. Кинжал Катерины зазвенел по каменным плиткам. Нацелив на меня нож, писец ногой отпихнул мое оружие в дальний угол.

Тяжело дыша, я на мгновение замерла, глядя на острый, сверкающий кончик лезвия, нацеленный на меня. Ящик конторки был открыт. Лука увидел, что внутри пусто, указал на меня ножом и сказал:

— Отдай письмо и ключ к шифру. — В его тоне звучали равнодушие и усталость. — Не спорь со мной. Я знаю, что они у тебя.

Я медленно вынула бумаги из кармана, собираясь кинуть их на пол.

Лука разгадал мое намерение, указал ножом на масляную лампу, стоявшую на конторке, и предостерегающе прошипел:

— Даже не думай. Сними абажур.

Я медленно подошла к лампе и сняла стеклянный колпак, выпуская на свободу пламя.

— Давай, действуй, — велел он. — Сожги письма. — Писец сделал шаг к столу и пододвинул к основанию лампы тарелку со своим завтраком. — Золу можешь собрать на тарелку. Только постарайся не пачкать сыр.

Сначала я предала огню опасное письмо к Лоренцо.

Когда оно занялось, Лука негромко заговорил:

— Я был знаком с Маттео, пусть и недолго. За это короткое время мы успели стать друзьями, хотя до того знали друг о друге многие годы.

— Ты лжешь, — ответила я, отрывая взгляд от почерневшей бумаги в руке.

— Я ехал вместе с ним из Рима, сопровождал Джироламо и папских легатов, — сказал он. — Если бы Маттео убил я, с чего бы мне покидать отряд и везти его домой в надежде на помощь? Зачем бы я тогда берег сумку от чужих рук, чтобы вернуть тебе, как он просил?

Я помотала головой. Эта мысль причиняла слишком сильную боль, чтобы задерживаться на ней.

— У тебя нет доказательств.

— Дура! — отрезал он. — Неужели ты не понимаешь, что я сейчас рискую своей жизнью, пытаясь спасти тебя? — Писец положил нож и сел на стул, потирая лоб, как будто у него разболелась голова, а я стояла рядом.