Добид предоставил Саулу и Абениру восемьсот ушей.

Янахан был в восторге от решительных действий нового друга. Царевич подарил бывшему пастушку дорогую одежду светло-серую тунику из тонкой шерсти с рукавами до локтя и бахромой по подолу, пояс с серебряными бляхами и застёжкой в виде головы орла. Обувь нашли у пеласгов — с медными пряжками и золочёными ремешками на голени. Янахан отдал другу щегольскую накидку синего цвета.

Они сидели вместе на царских пирах, устроенных по поводу одоления богом Ягбе пелиштимского Дагона. Пили захвачен! юг у врагов вино и лакомились свежим мясом, приготовленным и остром соусе из шафрана, гранатового сока, пряных полевых трап чеснока и аравийской кубебы[56].

Кроме праздничных одежд из тонких дорогих тканей, Добиду подарили золотую изящную цепочку на шею, изогнутый кинжал с рукоятью из слоновой кости и красный кидар. Владел он теперь и полным набором доспехов: панцирем, медным поясом с пластинчатой юбкой, прикрывающей бедра и живот, налокотниками и поножами медным шлемом и железным мечом.

На пирах без устали обсуждалось чудодейственное поражение великана Галата.

Добид скромно опускал голову и смущённо улыбался. Он безусловно понимал, что ни к чему опорожнять лишнюю чашу, что самодовольное выражение лица и несколько гордых слов могут только повредить ему. А застенчивость и молчаливость вызывали повторную бурю похвал.

Неожиданно возникли слухи о появлении идумеев и аммонитов. Прослышав о разгроме и преследовании пеласгов, «шакалы пустыни» небольшими шайками прибежали к Долине дуба и пелиштимской границе в надежде поживиться чем-нибудь у преуспевших эшраэлитов.

Конечно, разбойников мог бы разогнать любой начальник элефа. Однако Саул, из чрезмерной царской приветливости, поручил дело не Янахану, не другим сыновьям, не достойному молодому Арду, а именно Добиду: чтобы обеспечить герою-поединщику ещё больший успех.

Юный полководец легко добился этого успеха. Во главе пятисот бойцов он почти полностью перебил отряды бедуинов. Нескольких шейхов он захватил в плен и, связав сыромятными ремнями, приволок к шатру Саула.

— На кол бы их посадить, — глубокомысленно рассуждал жестокий Абенир. — Вот, говорят, вавилоняне только так казнят разбойников и грабителей.

Многим хотелось посмотреть на необычное наказание. Но Саул ограничился традиционной казнью. Троих шейхов повесили. Одному, самому бесстрашному, Абенир перерезал горло собственноручно.

Опытный и сообразительный Гист наблюдал всё это, находясь вблизи, а иногда и внутри царского шатра. Поначалу он сочувствовал общей радости и симпатии к юноше Добиду, в котором он сразу узнал приходившего в Гибу арфиста. Но с течением времени стал сомневаться — полезно ли для Саула такое длительное восхваление чужой доблести?

Зная, как злобно и ревностно относятся к победам Саула северные «адирим», первосвященник Шомуэл и его окружение, Гист считал правильным перенести слова благодарности с Добида на Саула. Однажды он высказался в этом роде при Абенире.

— Я тоже так думаю, — заявил Абенир. — Мне не очень нравится, когда положенное царю становится достоянием другого. Я ведь не скрываю: пока Саул царь и мы все на хорошем месте. А если Саул не будет царём, то неизвестно, каково нам придётся.

Гист тонко улыбнулся.

— Отдаляйся от врага и будь осмотрителен с другом, — сказал ом, подтверждая свои соображения. — Верный друг — крепкая защита, но кто докажет крепость дружбы во всякий день твой?

Слухи о подвиге пастушка Добида и очередной победе Саула облетели Эшраэль. Люди ликовали и праздновали избавление от пеласгов, снова покусившихся закабалить их. И когда, приказав разобрать шатры, погрузить добычу и одарить воинов, Саул двинулся к Гибе, города Эшраэля распахнули свои ворота.

Толпы народа выходили навстречу ополчению. Из всех городов, расположенных на пути войска (а многие люди заранее приезжали из других мест), с пением, плясками и цветами выбегали девушки и молодые женщины, дети и подростки. Звучали переливчатые свирели, свистели флейты, гулко стучали бубны и хрипло завывали отделанные медью рога. Музыканты бодро бренчали струнами арф и лютней.

раздавались хоры на пути победоносного ополчения.

Большинство народа смешивалось с прорицателями, впадавшими в неистовство и беснование. Также вопили и восклицали те, кто, не зная удержу и меры, пил взявшееся откуда-то в изобилии вино. Девицы, испившие вина и сильно возбуждённые шествием победивших мужчин, кружились в хороводах и подпрыгивали так высоко, что подолы платьев взлетали выше колен[57].

Малозаметные люди, проталкиваясь в толпе, шептали что-то женщинам и девицам. Все видели грозного Саула с сединой в чёрной бороде с нахмуренным лбом и сдвинутыми бровями. А примечали белокурого, пригожего Добида, стоявшего на отдельной колеснице, которой управлял возничий. Девушки смеялись, откинув головы и хлопая себя по бёдрам. Женщины смотрели, замирая и расширяя ноздри в пылком влечении к молодому герою. Неизвестные люди шептали им, и женщины громко кричали резкими голосами:

— Саул победил тысячи врагов, а Добид победил десятки тысяч, десятикратно слава ему!

— Саул победил тысячи, а Добид — десятки тысяч! — подхватывали все кругом.

Стоя на своей колеснице рядом с Абениром, Саул горько усмехнулся:

— Ну вот, Добиду дали победить десятки тысяч, а мне всего тысячи. Теперь ему не достаёт только царского венца.

— Куда ему венец, сосунку, что он разумеет в обучении войска и управлении народом! — возразил Абенир и добавил, прислоняясь плечом к двоюродному брату. — Не огорчайся, ты ведь знаешь, как люди глупы и неблагодарны.

— Разное может случиться. — Саул был не в силах изменить мрачного выражения лица. — Как бы Добиду всё-таки ни пришёлся впору царский венец. А управлять войском и народом найдётся много желающих.

— Если тебя это так тревожит, надо позаботиться, чтобы ничего подобного не случилось, — твёрдо сказал ему Абенир.

В родной Гибе Саула встречали торжественно и радостно. Племя Матрия было гордо славой своего соплеменника. Саула осыпали цветами и зёрнами пшеницы. Мужчины и женщины, приближаясь почтительно, целовали его руку. Даже отец, мать и дядя Нир позволили себе лишь осторожно приложиться к плечу царя. Только добрая жена Ахиноам со слезами обняла его и поцеловала ему бороду, как первосвященнику.