Я рассказываю ей о своем звонке в больницу, успокаиваю: с ним почти все в порядке — ложная тревога.— Я тоже им звонила, — говорит Мег. — Мне сказали то же самое. Вполне в папочкином духе, да?

Мы обе жутко злы на него — и ровно в этот момент с ним приключается сердечный приступ.

Я повторяю:

— Ложная тревога. Все будет хорошо.

Она молчит. Я продолжаю:

— Тебе бы здесь понравилось. Поправка: тебе здесь понравится, когда мы вместе сюда приедем.

Какой здесь шопинг! А сколько всего можно посмотреть, сделать…

Я кошусь на записи, пытаясь сообразить, все ли успеваю. Так или иначе, сегодня ближе к ночи улетать, и забери меня дьявол, если я поменяю билет на более ранний рейс просто потому, что Адаму очередной раз вздумалось стать центром всеобщего внимания!

— А еще здесь тепло даже зимой, — добавляю я.

Мег отвечает в том духе, что ждет не дождется.

Затем мы перебрасываемся парой фраз на деликатную тему: о донорстве стволовых клеток для ее сводного брата. К тому моменту, как мы прощаемся, Мег уже может говорить спокойно. И я снова испытываю благоговейный трепет: какая все-таки у меня замечательная дочь.

— Бойд… — Я смотрю на него в зеркальце заднего вида. — Наша программа… мы действительно все успеем сегодня?

— Да, мэм.

— Тогда вперед!

Мы успеваем увидеть почти все. Он везет меня к знаменитому амфитеатру, а потом к холмам, где я фотографирую огромные белые буквы. Кажется, они прорезаны в горной породе и заметны издалека, хотя теперь я вижу, что они крепятся на специальном каркасе.

Едем на пирс Санта-Моники, и я делаю снимки океана, а потом мы направляемся к голливудской «Аллее славы». Я одолеваю три из пятнадцати кварталов бульвара, Бойд снова сажает меня в машину и везет к Обсерватории Гриффита.

Все это время в моей голове творится черт знает что. Адам на больничной койке, обмотанная проводами и трубками Мег, и Пинк.. да, и Пинк с его опытными руками…

В отель я возвращаюсь уставшая, полная впечатлений и думаю о том, когда снова сумею сюда приехать.

Уложенный чемодан стоит у моих ног, скоро приедет Бойд и повезет меня в аэропорт. Коротая время ожидания, прихлебываю джин-тоник — фирменный, от Лапика.

Набираю номер Адама. Он отвечает после первого же гудка:

— Привет. Который час у тебя в Лос-Анджелесе?

При звуках его голоса напряжение отпускает.

Я улыбаюсь:

— Да не важно. Ты-то как?

— Я сомневался, что ты позвонишь.

— Я тоже. — Подношу к губам бокал. — Но должна же я убедиться, что ты жив.

— … и еще брыкаюсь, — добавляет он.

Можно потихоньку приходить в себя. Он здоров, и внезапно я испытываю грусть — ведь предстоит покинуть место, которое я так неожиданно полюбила.

Мы быстро сворачиваем разговор.

Адам жив и здоров, а мой отрыв от реальной жизни, кажется, подходит к концу.

Пять дней в палате — и меня наконец выпускают.

Сначала рекомендации. Мне говорят, что еще немножко — и сосуды пришлось бы расширять специальным приспособлением, а это процедура болезненная.

Мне велят принимать антикоагулянты — препараты для снижения уровня холестерина, а также исключить физические нагрузки по крайней мере на три недели.

Значит, никаких пробежек?

— Никаких пробежек! — будто прочитав мои мысли, заявляет врач. — И никакого секса. Вы почувствуете, когда будет можно, но дайте организму отдохнуть.

Я стараюсь не захохотать в голос. Почему меня не напугали приступом год назад?

Тогда все сложилось бы иначе. Бет привезла бы заболевшего мужа в Вейбридж, в наш общий дом. Ухаживала бы за мной, кормила с ложечки, окружала лаской, заботой и вниманием. А я бы, не переутомляясь, возился в саду и потихонечку восстанавливался. А что теперь? Бет, вероятно, уже дома, вернулась из Лос-Анджелеса и отсыпается. Я не знаю точно, где она сейчас. Не со мной — уж в этом я уверен на все сто.

Я трясу руку врача, обещаю через недельку показаться на повторный осмотр и вскидываю на спину рюкзак. В нем ключи, спортивный костюм, который с меня срезали при оказании первой помощи, пара домашних штанов, кроссовки и бутылка воды. Я надеваю то, что мне принес Бен: джинсы болтаются, и их приходится подтягивать в талии, джемпер видывал лучшие дни. Ничего, все это непотребство упрячем под пальто и замотаем длинным шарфом.

У главного входа в Университетскую больницу Ньюхем воздух бодрит. Я заворачиваюсь во все свои одежки, словно лук, но все равно не могу согреться.

Взволнованный перспективами возвращения, останавливаю такси — и через пять минут я дома. Дома…

На самом деле это не мой дом и никогда моим не будет. Войдя в квартиру, бросаю ключи на столик в прихожей. Там лежит записка, которую я пытаюсь разобрать без очков.

Адам, надеюсь, ты пришел в себя. Я накупила еды, все затолкала в холодильник и шкафы и сменила постельное белье. В сушилке — еще один комплект. Побыстрее выздоравливай. Целую, Карен.

P.S. Мне неловко за ту ссору. Трудно забыть, как ты поступил с Бет, но ты — брат Бена. К тому же мы долго поддерживали дружеские отношения. Надеюсь, со временем мы сможем перегруппироваться.

Я захожу в кухню и открываю холодильник. Он битком набит полезными для здоровья фруктами, йогуртами и всей прочей мурой, которая, без сомнения, числится в первых строчках моей диеты. В поле зрения — ни кусочка бекона.

В шкафчиках — то же самое. Самое крамольное, что я там нашел, — мюсли без сахара.

Бреду к окну и выглядываю вниз, на кишащую людьми улицу. Вывеска напротив призывно манит.

Даже не сняв пальто, я выхожу из квартиры, пересекаю проезжую часть и шагаю к забегаловке на берегу реки. Обещаю себе: это последний традиционный английский завтрак в моей жизни, но сейчас я страшно оголодал, а мюсли ситуацию не спасут.

В ожидании заказа отправляю Карен эсэмэску, сообщая, что я уже дома, благодарю за заботу и продукты, и добавляю: что бы ни означала перегруппировка, я «за».

Она пишет в ответ:

Просто восстановление дружбы.

Моя реплика полна оптимизма:

Ну и замечательно.

Пишу сообщение Кире, объясняю, что произошло, заверяю, что со мной все в порядке и что я хотел бы поскорее встретиться с Ноем.

Неимоверно хочется написать или позвонить Мег.

Она так и не навестила меня. Это приносит больше боли, чем тот сердечный спазм, который я пережил в понедельник. Никак не могу успокоиться. Конечно, она все еще злится.