— Я всегда надеялся, что в действительности это не будет иметь для вас ровно никакого значения, — сказал капитан. — А еще полагаю, что с первого момента, как увидел вас, я понял, что вы — очень тонкая натура, которая даже при том образе жизни, что вы избрали, имеет чувства и мысли, недоступные другим женщинам вашего круга.

Мелинда в это мгновение не особенно вникала в то, что говорил капитан Вест. Все ее мысли были заняты маркизом — ведь он сейчас не тот надменный, властный и могущественный лорд, а просто раненый человек, на какое-то время лишившийся целого мира, в котором он раньше жил.

— Я должна вернуться к нему, — сказала она.

Мелинда даже не заметила, что капитан Вест взял ее за руки и что слова вдруг замерли на его устах. — Отправляйтесь и сидите рядом с ним, — твердо произнесла она. — Меня не будет всего лишь несколько минут, и, наверное, вы были правы насчет завтрака.

Она одарила его мимолетной улыбкой и двинулась быстрой походкой в комнату, которую она занимала, когда впервые появилась в этом доме на площади Гросвенор. В ней было что-то стремительное и воздушное, что-то такое, что заставило капитана покачать головой, когда он входил в комнату к раненому другу.

— Черт тебя побери, Дрого! Она слишком хороша для тебя! — проговорил он шепотом, покорно занимая свое место у постели больного.

Швейцар прошел по дорожке и открыл особым ключом ворота в частный сад. Мелинда поблагодарила его и забрала ключ.

— Я буду ждать вас, миледи, — сказал он.

Мелинда улыбнулась и прошла к садик.

Вечернее солнце уже низко опустилось и заходило за крыши домов, его лучи еще играли в струях воды, бьющих из маленького каменного фонтана. Здесь росло множество цветов, и их густой аромат наполнял воздух: белая и обыкновенная сирень, розовые цветы вишни, золотой ракитник и малиновые тюльпаны, стоящие как стражи в окружении голубых незабудок.

В саду больше никого не было, хотя он предназначался для обитателей всех домов, стоящих на площади Гросвенор. Мелинда медленно прохаживалась по коротко подстриженной лужайке. Цветы и тишина напомнили Мелинде Чард, и ей вдруг страстно захотелось немедленно вернуться туда. Может быть, когда маркизу станет лучше, они могли бы вернуться в поместье и тогда — при этой мысли Мелинда почувствовала, как сердце замерло у нее в груди, — они бы вновь были вдвоем.

Она проводила все свое время с маркизом с самой дуэли и только сейчас, по настоятельному требованию доктора, оставила его в постели, а сама отправилась на свежий воздух, на прогулку, чтобы, как выразился врач, «вернуть розы на свои щеки».

Приходилось в течение многих часов проявлять терпение, и Мелинда очень уставала за эти часы, но в то же время это приносило ей тихую радость. Маркиз был целиком доверен ее попечительству. Он уже не был больше властным и требовательным, пугающим ее резкими словами или ставящим в тупик обвинениями, которых она никак не могла понять. Сейчас он был просто человеком — слабым и израненным, и Мелинда могла принести ему утешение.

Она сидела рядом с ним долгие ночные часы, свернувшись в большом кресле, которое слуга заботливо придвинул к кровати, где лежал маркиз. Время от времени она ненадолго проваливалась в сон, но все остальное время бодрствовала у постели маркиза, вглядываясь в него при слабом свете свечей и зная, что любит его всем сердцем, каждой клеточкой своего естества.

Прежде она часто пыталась представить себе, что однажды влюбится в кого-нибудь, как мечтают об этом все девушки. Но Мелинда никогда не предполагала, какой это испепеляющий огонь — любовь, который, казалось, приносит ей физические страдания, но в то же время дарит ей неземной восторг и возносит под облака.

«Это любовь», — говорила она себе и чувствовала, как сильно бьется ее сердце и дрожат пальцы, когда она прикасается к маркизу, чтобы поправить подушки или накрыть его свежим одеялом. Но все это было безнадежно! Будущее не сулило ей ничего, кроме сердечных мук. И тем не менее она уже не могла отказаться от своей любви к маркизу, она была столь же неотвратима, как прибой, надвигающийся на морской берег.

Ее счастье рядом с маркизом будет мимолетным, и Мелинда это знала. В то утро ему стало уже намного лучше, и хотя сознание маркиза еще было слегка затуманено и он не помнил всего случившегося, облик его стал почти таким же, как прежде. Он настоял на том, чтобы ему дали умыться и побриться, а затем встал с постели и принимал доктора уже в халате.

Когда Мелинда укоряла маркиза за то, что он хочет встать, что может утомить его, он протестовал:

— Вы хотите меня успокоить! У меня такое чувство, что я должен сделать что-то очень важное. Но я никак не могу вспомнить, что именно.

Мой мозг, кажется, затуманился и потерял способность мыслить, но память вернется ко мне, и постель здесь не поможет.

— Вы были ранены, — мягко сказала Мелинда.

Маркиз поднес руку к повязке на голове.

— А что случилось? — спросил он. — Какой-нибудь несчастный случай? Меня выкинул из седла Громовержец? Нет, это вы ведь сидели на нем.

А!.. Ну конечно, я вспомнил! Была дуэль!

В его тоне вдруг появились резкие нотки, и Мелинда поспешно проговорила:

— Не думайте об этом сейчас. Вам надо отдохнуть. Попозже должен прийти доктор, и если он посчитает, что вы слишком много разговариваете, он даст вам какое-нибудь успокаивающее средство.

— Ничего подобного он не сделает! — твердо проговорил маркиз. — Я не собираюсь позволить кому-либо накачивать себя настойкой опия или какой-нибудь подобной отравой, отупляющей мозг.

Мелинда тихо вздохнула. По тону его голоса она поняла, что спорить с ним бесполезно, и когда он позвонил лакею, ей осталось лишь выйти из комнаты и гадать, представится ли еще раз такой случай, когда маркиз вновь будет нуждаться в ней.

Когда она спускалась по лестнице в зал, она услышала, как швейцар у парадной двери беседовал с каким-то лакеем в ливрее.

— Передай ее светлости, что его светлости сегодня утром стало лучше, но он еще не принимает посетителей.

— Я передам это ее светлости, — сказал тот лакей. — И будь добр, передай его светлости эту записку.

Затем на какое-то мгновение наступило молчание, а потом лакей, отдавая записку, добавил со смехом:

— Я всегда таскаю любовные письма по всему городу — посланник Купидона, не иначе.

— Вот что я тебе скажу, — ответил лакею швейцар. — В раздетом виде и с крылышками ты выглядел бы еще хуже, чем сейчас!

После этого раздался взрыв хохота, но почти тут же воцарилась тишина: вероятно, они опасались, что их могут услышать; потом послышался шум закрывающейся двери, а швейцар в своей великолепной ливрее вишневого цвета с золотыми пуговицами степенно проследовал через зал; записка, которую он только что забрал у лакея, лежала на серебряном подносе.