В дороге обалдевшему Державину, передвигавшемуся секретными тропами, доставляли секретные депеши от неистового Александра Павловича.

«Направляю вам доносы, анонимная форма которых не позволяет действовать мне по-монаршьи явно. Но сердце моё содрогается об известиях о мздоимстве известного лица. Предписываю вам узнать сначала мнение народа, затем прислать извлечение из этих мнений мне по известному адресу…»

Жуя печёную картошку на поляне, лупя куриное яичко об эфес, вздрагивая от криков сов и воя вурдалаков, кавалер и министр читал всё новые послания от царственного властелина, внушающие членам экспедиции все больше и больше оптимизма:

«Принимаю доносы на вас от губернатора Лопухина, хотя и не должен».

Это значит, операция раскрыта! Можно разворачивать оглобли. Но:

«Уверен, что вы умеренностью вашей отнимете способы на столь нелепые притязания на ваш счёт».

Вот так. Вот тебе, Гаврила, и охрана, и секретность, и изучение общественного мнения.

Не передать словами оживление среди калужских помещиков, когда из кустов стал выезжать сам Державин с Соломкой и таинственным «третьим». Ладно бы маститый старик начинал бы на подходе к дому, вздымая руки, читать свой «Гром победы, раздавайся!» или моё любимое:

Нет, заросший министр приступал к изучению общественного мнения по поводу злодеяний губернатора Лопухина. Входил в покои, смущенно спрашивал: «Как дела? На что жалуетесь? Почерк свой узнаёте?»

Губерния взбурлила. По окрестностям шатается министр с папкой и записывает мнения и жалобы, причём всё делает под страшным секретом. Ест всухомятку, спит в тарантасе, живёт по лесам. А при нём два палача: Гога и Магога.

При въезде в Калугу министра было не узнать. Особенно его перестали узнавать, когда он прочёл настигнувшую его последнюю царскую депешу:

«Объявите губернатору Лопухину, чтобы он сдал свою должность вице-губернатору, а затем будьте осторожны! Александр».

А ожидать от губернатора Калуги Дмитрия Ардалионовича Лопухина можно было очень многого.

При Павле он был московским губернатором. Мама у Ардалионовича была Волконская, жена – Шереметева. Сам он был губернатором деятельным: проиграл в карты 20 000 рублей Ивану Николаевичу Гончарову, вексель на проигранные деньги порвал, да ещё и три тысячи взял наличными у Ивана Николаевича «просто так».

Помещик Хитрово убил своего родного брата. Убил не сам, конечно, попросил знающего человека. После убийства знающий человек занёс Дмитрию Ардалионовичу 7500 рублей, и дело было прекращено.

Отобрал Лопухин у помещицы одной имение и продал его своему городничему Батурину.

Любил Лопухин и простые шутки. Пьяный бродил по Калуге и бросал камни в окна обывателей. Один раз промашка вышла ужасная: угодил камнем в окно одному из самих Демидовых, который владел двумя чугоплавильными заводами мирового уровня производства.

Вот все эти убийства, мошенничество, разорения оказались в сравнении с демидовским окном пустяками. Демидов первым написал донос на Лопухина в столицу. Остальные же дворяне просто смотрели, как губернатор срёт в их заботливо подставленные ладони, и улыбались.

Лопухин, помня о проделках юности Державина, написал ответное обвинительное письмо, в котором прямо говорилось, что поэт Державин до смерти запытал в подземелье одного из фигурантов дела, того самого Гончарова, вексель которого Лопухин самолично уничтожил.

Секретного сыщика Державина немедленно отозвали в столицу. Ничего себе, человека запытал!

Государь встретил своего агента очень ласково, обнял его и немедленно составил особую комиссию по расследованию деятельности Державина.

Четыре месяца старичка министра мытарили брат посла в Лондоне Воронцов, Валерьян Зубов (тот самый) и сын фельдмаршала Румянцева. Запытал? А?! Нет?! А кто запытал?! Чего молчишь?!

Поездка, короче говоря, Державину удалась. Съездил, укрепил здоровье, попробовал себя в работе секретного агента императорского сыска с особыми полномочиями.

По некоторым причинам Державина всё же оправдали. Правда, в отставку пришлось уйти. Но это он ещё легко отделался. А вот Лопухину припомнили всё: и взятки, и покрытие убийства, и рейдерские захваты имений, и то, что камни швырял, и то, что пил беспробудно, и то, что в губернском правлении верхом на священнике катался, а в зал благородного собрания во время торжества привёл проститутку и там, значит, ее того… по этой самой части использовал среди гимнов.

Возбудили уголовное дело. Шло оно семнадцать лет! Семнадцать долгих лет следствие изобличало распутного бывшего губернатора. Правда, последние шесть лет следствие шло уже после того, как Лопухин помер своей смертью. Но маховик правосудия неостановим.

В 1819 году Лопухина оправдали. Но строго указали в оправдательном приговоре покойнику: «Лопухина не определять к должностям!» Вот. По сусалам его!

Оправдания Лопухина Державин не дождался. Я считаю, что к сожалению.

Читал несовершеннолетней Шемякиной Е. Г. «Крокодила» Чуковского.

Что характерно, по памяти. Память с годами становится неповоротливой, как старый прожектор. То, что под прожектором, прямо под носом, облезлый и согбенный прожекторщик не видит, но стоит ему напрячь дряхлеющее естество и повернуть заржавленный агрегат – всё! Прожектор нашаривает прошлое. И до тонкостей. До травинки, до былинки, до Лялечки…

В этом моменте хохотал и крутил головой. До того сходны переживания Лялечки с ощущениями моими после выезда кавалергардского эскорта на тезоименитстве государыни в 1897 году!

Несовершеннолетняя Шемякина Е. Г., которую многие добрые люди считают моим опекуном, слушала меня врачебно-внимательно.

А много ли мне надо-то?

На мотив арии Баринкая из «Цыганского барона» Штрауса спел ей: