Вокруг каждого горит красное пламя, окружая их ноги до колен.

А еще вдоль стен из неглубоких ям вырывается жаркий огонь, трепещущие языки часто отрываются от общего корня и взмывают ввысь, там быстро растворяются, воздух сухой и жаркий, напоенный ароматами масел и благовоний.

Страшный нечеловеческий голос проревел над головой:

– Наконец-то!..

Ютланд смутно различил во тьме исполинскую руку, крючковатыми пальцами больше похожую на лапу дракона. Она протянулась через всю вселенную, а длинный палец толщиной со ствол столетнего дуба указал на багровое пятно в пространстве:

– Бери, это твое!

Ютланд, чувствуя, как его ведет чужая воля, настолько могучая, что он как муравей рядом с быком, переставлял непослушные ему ноги, пока не оказался там рядом.

– Возьми! – прогрохотал голос. – Он ждал тебя тысячи лет!

Ютланд хотел воспротивиться, ненавидел, когда им командуют, но его же рука поднялась сама по себе, он наконец-то рассмотрел в багровом огне небольшой камешек, похожий на черный агат, но при взгляде на него почему-то ощутил ужас, по телу прошла дрожь, а пальцы сами по себе сжались в кулак.

– Возьми! – прогрохотал яростный и настолько огромный голос, что не вмещался в этом исполинском зале, а заполнял всю вселенную. – Никто, кроме тебя…

Ютланд пытался противиться, но пальцы разжались, он медленно взял висящий в пространстве камешек, сжал в кулаке, а между пальцами внезапно брызнул черный свет, настолько черный, что ночь показалась в сравнении ясным днем, и этот ужасающий свет мертвых ударил во все стороны губительными лучами.

– Он твой, – проревел голос. – Теперь ты властелин…

Ощущение невероятной мощи начало наполнять Ютланда, он попытался вздохнуть и не мог остановиться, потому что грудь все расширяется, вбирает в себя воздух, а с ним можно вобрать в себя весь этот мир…

– Еще, – потребовал голос, – освободи себя!.. Ты можешь делать все!.. Ты свободен… Ты от всего свободен!.. Дай волю своей темной ярости, что сжигает тебя изнутри!..

Соблазн власти. Ютланд колеблется перед искушением стать властелином мира. И установить справедливость во всем мире… как он считает правильным.

Мелизенда вскрикнула в отчаянии:

– Ютланд!.. Не смей! У тебя нет власти над тьмой в тебе.

Он долго старался рассмотреть ее сквозь кровавую пелену в глазах, что перестала уплотняться, но и не рассеивается, и он видел только силуэт и, странно, ее лучистые глаза, что смотрят ему прямо в душу… если она у него еще есть.

– У меня нет власти, – прохрипел он, – но есть у тебя…

И как только это произнес, красная пелена в глазах начала быстро рассеиваться, чудовищный мир как-то странно поблек, а он ощутил, что распростерт на спине.

Он тряхнул головой, сверху доносится шум трущихся под натиском ветра одна о другую ветвей, а над ним нависла бледная Мелизенда и с решительным злым лицом вцепилась ему в плечи, трясет так, что голова болтается, как у сорванной ромашки, с отчаянием всматривается в его лицо.

– Ютланд!.. – услышал он ее крик, полный страха и надежды. – Ютланд!.. Ты не должен меня бросать!.. Я здесь, Ютланд!

Он прошептал:

– Ты здесь… спасибо… Значит, и я здесь…

Она проговорила быстро-быстро, едва не захлебываясь словами:

– Да-да-да, и ты здесь, и я здесь!.. Все хорошо!

Он приподнялся на локте, огляделся по сторонам, над головой ветви все еще поскрипывают, листва переговаривается тихонько, по толстому стволу дуба вверх и вниз двумя ровными струйками бегут муравьи, высоко в кроне тоненько защебетала мелкая птичка.

Мелизенда все еще всматривается в его лицо со страхом. Робкий рассвет озарил алостью ее лицо, но глаза остались темными и загадочными.

– Все хорошо, – повторил он хриплым каркающим голосом. – Мелизенда… а ты спасла меня.

– У тебя был страшный сон, – сказала она быстро.

Он промолчал, совсем не сон, а если и сон, то наполовину, хотя тело оставалось здесь, но побывал в том темном мире, полной неистовства и безумной ярости.

– Да, – согласился он. – Для нас это только сон. И останется сном.

– Ой, – сказала она шепотом, – что это у тебя выпало из руки?

Он взглянул на свою ладонь, перевел взгляд на траву. Темный камешек как выкатился из ладони, так и остался рядом, загадочно поблескивая той страшной чернотой, что чернее любой черноты.

– Да так, – ответил он и подобрал камешек, – просто взял на память.

Она прошептала:

– Мне даже смотреть на него страшно…

Он с поспешной небрежностью сунул в карман.

– Потом разберемся. Уже утро, да?.. Надо в город. Я обещал побыть на переговорах. Хотя не знаю зачем. Я не гелон и не мусагет.

Она сказала все еще тревожно:

– Тебе это странно, но ты уже… даже не знаю, но с тобой считаются. Наверное, ты просто сильнее всех, потому. И в тебе какая-то зловещая тайна. Потому тем и другим важно, чтобы ты был с ними.

– Я ни с кем, – ответил он. – Я с обоими. Давай быстро перекусим и поедем.

К тому времени как позавтракали и Ютланд вздернул Мелизенду к себе в седло, несколько тысяч вооруженных гелонов вошли в город с другой стороны, сбив городскую стражу.

Неготовые к сражениям охранники ворот в самом деле сразу разбежались при виде огромных, закованных в доспехи мужчин, вооруженных длинными мечами и устрашающего вида топорами.

Верный шел впереди с обнаженным мечом в руке и время от времени покрикивал:

– Помните, ни на кого не нападаем!.. Просто ждем, когда во дворце проснутся. Захватываем центр, но никого не трогаем!.. Только если нападут, тогда да.

Херберт сказал тревожно:

– Да проснулись уже, проснулись… Думаю, князю донесли, что мы в городе, и что не просто в городе, а он уже наш. Теперь только ждать, что предпримет.

– Надеюсь, – ответил Верный, – переговоры так пойдут успешнее.

– Нам говорить будет проще, – согласился Никониэль, но в голосе отчетливо прозвучала тревога. – А вот им…

– Если захотят говорить, – сказал Херберт трезво.

Верный промолчал, Никониэль прорычал недовольно:

– Могут не захотеть? Чего вдруг?

– А ты бы захотел? – спросил Херберт. – Кому понравится, когда вламываются в дом, да еще и предъявляют требования?

Верный промолчал, Никониэль сказал громыхающим голосом:

– Мусагеты – народ торгашей! Разве у них остались от нашего общего корня какие-то остатки достоинства?

– Я сам мусагет, – напомнил Херберт резко. – Так что не задирайтесь. Просто ждем. Помни, это мой народ, я его знаю даже очень хорошо.