Ну вот, так и шли дела. Мы оба становились все раздражительнее, пока не произошла катастрофа. Эмили пригласила к чаю нашего священника с женой и еще одного священника с женой, которые у тех гостили. Я обещал заранее отнести Джинджера в какое-нибудь безопасное место, откуда его никто не мог бы услышать, — Эмили ни за что не дотронулась бы до его клетки даже десятифутовой палкой, — и я был твердо намерен сдержать свое обещание, потому как не хотел, чтобы священники услышали в моем доме что-нибудь для них неприятное. Но это выскочило у меня из головы, — Эмили до того замучила меня насчет чистого воротничка и грамматики, что ничего в том нет удивительного, — я и не вспомнил о бедном попугае, пока мы не сели за стол. Как раз в тот момент, когда священник номер один дошел до середины молитвы, Джинджер, клетка которого стояла на крыльце возле окна столовой, возвысил свой голос. Во дворе появился индюк, а вид индюка всегда производил на Джинджера тяжелое впечатление. Но в тот раз он превзошел самого себя. Можешь улыбаться, Аня, не спорю, что и сам не раз посмеивался над этим с тех пор, но тогда мне было почти так же стыдно, как и Эмили. Я вышел и отнес Джинджера в сарай. Не скажу, чтобы я получил удовольствие от того чаепития. По выражению лица Эмили было ясно, что и Джинджера, и мистера Джеймса Харрисона ждут большие неприятности. Когда гости ушли, я отправился на пастбище за коровами и по пути обдумал случившееся. Мне было жаль Эмили, и я винил себя, что не оказался предупредительным по отношению к ней. К тому же я опасался, не подумали ли священники, что Джинджер пополнял свой словарь за счет моих выражений. Короче говоря, я решил, что с Джинджером нужно разделаться, по возможности милосердно. Когда я пригнал коров домой и пошел, чтобы сказать об этом решении Эмили, ее не оказалось, а оказалось письмо на столе — совсем как в рассказах. Она писала, что я должен выбирать между ней и Джинджером и что она возвращается в свой собственный дом и останется там, пока я не приду, чтобы сообщить ей, что с попугаем покончено. Тут я разозлился, Аня, и сказал себе: раз так, пусть ждет до судного дня. На этом я и остановился. Я упаковал все ее вещи и отправил ей. По деревне пошли разговоры — Скотсфорд ничуть не лучше Авонлеи в том, что касается сплетен, — и все сочувствовали Эмили. От этого я еще пуще злился. Стало ясно, что придется уехать, а иначе не видать мне покоя. Я решил перебраться сюда, на остров, который знал и любил с детства. Эмили всегда говорила, что не стала бы жить в таком месте, где страшно гулять в сумерки, потому как запросто можно свалиться в море. Так что назло ей я переехал сюда. Вот и вся история. Я не слыхал об Эмили ни слова, пока в субботу, вернувшись домой с поля, не нашел ее за мытьем полов, а на столе — первый приличный обед, какой я ел с тех пор, как она ушла от меня. Она велела мне поесть, а потом уж мы поговорим — из чего я заключил, что она научилась-таки кое-чему насчет того, как надо обращаться с мужчиной. Так вот, она здесь и собирается остаться… учитывая, что Джинджера больше нет, а остров несколько больше по размерам, чем она предполагала. А вот и она с миссис Линд… Нет, не уходи, Аня. Останься и познакомься с Эмили. Она обратила на тебя внимание в субботу. Спрашивала, кто эта красивая рыжеволосая девушка в доме по соседству.

Миссис Харрисон сердечно приветствовала Аню и настояла, чтобы она осталась на чашечку чая.

— Джеймс рассказал мне, как вы были добры к нему: пекли ему пироги и все прочее, — сказала она. — Я хочу как можно скорее познакомиться со всеми моими новыми соседями. Миссис Линд замечательная женщина, не правда ли? Такая дружелюбная и отзывчивая!

Когда опустились душистые июньские сумерки и светляки начали зажигать свои звездные лампы, миссис Харрисон пошла проводить Аню.

— Я думаю, — сказала миссис Харрисон доверительно, — что Джеймс рассказал вам нашу историю?

— Да.

— Тогда мне нет нужды рассказывать ее, потому что Джеймс честный и справедливый человек. Теперь я понимаю, что не он один был виноват в наших раздорах. Не прошло и часа, как я ушла от него, а я уже пожалела, что поторопилась, но мне было стыдно в этом признаться. Я понимаю теперь, что ожидала слишком многого от мужчины. Было просто глупо ругать его за грамматические ошибки. Разве так уж важно, правильно ли мужчина говорит, если он хороший, рачительный хозяин и не сует нос в кладовую, чтобы поглядеть, сколько сахара жена израсходовала за неделю. Я чувствую, что теперь мы с Джеймсом будем по-настоящему счастливы. Хотела бы я знать, кто этот «Обозреватель». Я многим ему обязана и хотела бы его поблагодарить.

Миссис Харрисон так никогда и не узнала, что ее благодарность нашла свой путь к «Обозревателю», так как Аня сочла за лучшее промолчать, немало смущенная столь значительными последствиями легкомысленных заметок, которые примирили мужа и жену и создали репутацию прежде непризнанному пророку.

По возвращении домой Аня застала в кухне Зеленых Мезонинов миссис Линд, которая рассказывала Марилле историю супругов Харрисон.

— Ну, понравилась тебе новая соседка? — спросила она Аню.

— Очень. Я думаю, она славная женщина.

— Именно так, — выразительно подтвердила миссис Рейчел. — Я только что говорила Марилле, что, по моему мнению, ради нее нам всем следует смотреть сквозь пальцы на странности мистера Харрисона и постараться, чтобы она чувствовала себя здесь как дома, вот что. Ну, мне пора домой. Томас, верно, скучает обо мне. Я смогла позволить себе отлучиться ненадолго, потому что Элиза здесь, Да и он, кажется, чувствует себя гораздо лучше в эти последние несколько дней. Но я не люблю покидать его надолго… Я слышала, Гилберт Блайт подал заявление об уходе из школы в Уайт Сендс. Осенью он едет в университет.

И миссис Линд внимательно посмотрела на Аню, но та склонилась над сонным Дэви, который клевал носом сидя на диване, и ничего нельзя было прочесть на ее лице. Она унесла Дэви, прижав свою нежную округлую щеку к его кудрявой головке. Когда они поднимались по лестнице, Дэви крепко обнял ее за шею усталой рукой и поцеловал, жарко и влажно.

— Ты ужасно милая, Аня. Милти Бултер сегодня сочинил и написал на своей грифельной дощечке стишок, а потом показал Дженни Слоан.

Роза очень красная,

Фиалка голубая,

Ты, как они, прекрасная,

Как сахар, сладкая такая.

И это точно выражает мои чувства к тебе, Аня.

Томас Линд угасал так же спокойно и скромно, как жил. Его жена оказалась нежной, терпеливой и неутомимой сиделкой. Когда он был здоров, его медлительность и безвольность раздражали Рейчел, и порой она была, пожалуй, слишком сурова о своим Томасом, но с самого первого дня его болезни она относилась к нему с трогательной заботливостью, и не было голоса ласковее, рук более нежных и умелых, бодрствования по ночам более безропотного.

— Ты была мне хорошей женой, Рейчел, — просто сказал он однажды, когда она сидела рядом с ним в сумерки, держа его худую бледную руку в своей натруженной руке. — Хорошей женой. Мне жаль, что я не сумел получше обеспечить твою старость. Но дети позаботятся о тебе. Они работящие, умелые, способные, все в мать. Хорошая мать… хорошая жена…