«Роман», если верить словам Норы, был почти патологически страстным. Нейл, сказала она, превратился для нее в род зависимости, и она полагала, что он чувствует то же по отношению к ней. Они встречались регулярно, впрочем не часто, и хотя и проявляли странную беспечность при выборе мест любовных свиданий: парки, кинотеатры, даже комнаты отдыха в ресторанах, — но были чрезвычайно осторожны во всем, что касалось Томаса. Бедный Томми.

Когда Томас читал те места расшифрованной стенограммы, где люди, которые вели допрос, спрашивали Нору о ее чувствах по отношению к нему в это время, у него замирало сердце.

Первый: Попробуйте описать их.

Нора Байбл: Мои чувства к Томми? Он добрый, хороший человек. Я любила его…

Второй: Но если…

Нора Байбл: Но если я любила его, как я могла… изменять ему? Что вы хотите от меня услышать? Что он меня бил? Нет, не бил. Что он постоянно подвергал меня психоанализу, стараясь подорвать мое чувство самоуважения? Нет. Не то чтобы мы не ругались… но кто ругается по правилам? Томми просто не мог…

Второй: Чего не мог, миссис Байбл?

Нора Байбл: Трахнуть меня по-настоящему, как Нейл… Хм? Вы это хотели услышать?

Первый: То есть вы хотите сказать, что ваш муж был импотентом?

Нора Байбл: Томми? Нет. Да нет, черт возьми… Просто он не был… Не был Нейлом.

Второй: Знаете, миссис Байбл, ваши ответы звучат слишком…

Первый: Уклончиво.

Нора Байбл: Послушайте. Я вышла за Томми, потому что он знал меня, действительно знал. Но… мне кажется, это стало раздражать меня. Томми был готов принять любые слабости. Мы не должны казнить себя за то, что трахаемся с кем-то на стороне, просто простить… то есть постараться развивать в себе хорошее… Но с Нейлом…

Второй: Нейл не знал вас?

Нора Байбл: Еще как знал!

Второй: Но как вас тогда понимать?

Нора Байбл: Думаю, я всегда была для Томми какой-то схемой, не более того…

Слезы закапали страничку стенограммы, которую он читал. Конечно, Нора постарается найти причины своим поступкам, это его не удивляло. Откровенные признания стоили дорого, отговорки были дешевкой. Исходная мотивация была вполне ясна: женщина, как и мужчины, была заранее запрограммирована на неверность. Смутная алхимия очарования: от заигрываний до щекотных ласк, а затем и оргазма — была всего лишь дешевым прикрытием биологии воспроизведения. Учитывая обременительные, уходящие корнями в детство требования homo sapiens, женщины-самки часто были вынуждены идти на компромисс. Кто платит, тот и плачет.

Нора попросту действовала по сценарию, начертанному в ДНК, с благословения эпох, когда разбивались сердца и прогрессировала адаптация, бессознательно следуя старому, как мир, биологическому императиву. На самом деле у нее не было никаких причин подрывать его доверие, разбивать его сердце. Ровным счетом никаких.

Это был первый вывод, к которому пришел Томас.

Он весь день провалялся в кровати — листки стенограммы в беспорядке были раскиданы кругом, — прежде чем понял то, что и так знал.

Нора трахалась с Нейлом, потому что Нейл был сильнее.

Томас не состоялся как муж. Как мужчина. А теперь не состоялся и как отец.

«Боже мой, Фрэнки…»

На этом реальность заканчивалась.

27 августа, 13.09

Когда в дверь позвонили, Томас подумал, что это пришла Сэм с новостями.

— Привет, Томми, — сказала Нора, улыбаясь из-под темных очков. На ней была черная юбка и серая блузка с жемчужным отливом, словно она оделась для похорон. — Я была рядом и подумала, что, может, мне повезет и Рипли захочет вернуться домой пораньше.

Томасу захотелось влепить ей пощечину. Она всегда любила разыгрывать сценки, но такая игривость после развода…

«Если дети захотят» в одностороннем порядке означало, что надо менять планы, приспосабливаясь к ее расписанию. «Привези их домой» значило привези их в настоящий дом. Это дерьмово смотрелось даже в лучшие времена. Но как могла она теперь?..

Томас свирепо взглянул на нее.

— Где она? — спросила Нора, внимательно оглядываясь. — Рипли!

— Она еще у Миа, — объяснил Томас — Хочешь, чтобы я ее привел?

Нора закусила губу.

— Нет, нет, ничего, все в порядке. Я заеду попозже…

Две слезы скатились из-под темных очков. У Томаса дыхание перехватило от чувства собственной вины и угрызений совести.

«Как всегда с ней трудно».

— Не глупи, — сказал он. — Будешь кататься туда-сюда. Я соберу ее вещи… Ах да… Что же ты не заходишь?

«Только умоляю — ни слова о нашем мальчике!»

Нора вытерла слезы, затем молча прошла в гостиную.

И снова Томас невольно поразился, какие они разные с Сэм. Нора была темноволосой и смуглой, тогда как Сэм вся словно светилась; Нора была по-матерински мягкой в тех случаях, когда Сэм все еще оставалась напряженной, как школьница. Томаса волновал не результат сравнения — обе были красивы, каждая по-своему, — главное был сам процесс.

От привычного, нормального не осталось и следа.

— Хочешь кофе?

Нора кивнула, снимая очки. Глаза у нее были красные, тушь размазалась.

— Помнишь, какой кофе я люблю? — спросила она.

— Два кусочка сахара, сахарский черный, — сказал Томас, изображая радость. — А ты помнишь, какой люблю я?

— Один сахар, скандинавский с молоком, — ответила Нора, улыбаясь или пытаясь улыбнуться.

У Томаса сжалось сердце. Это была одна из тех расхожих прибауток, с помощью которых муж и жена замазывают тончайшие трещинки в своей близости. Глупость всегда помогала наводить глянец.

Пока Томас наливал воду, Нора стояла прислонившись к дверному косяку кухни. Точно в том самом месте, где прислонилась к нему Сэм в тот вечер, когда попросила его поехать с ней в Вашингтон.

«Пока порядок, — подумал Томас — Будем делать вид, что ничего не замечаем».

— Ой! — воскликнула Нора. — А где ее альбом? Помнишь, фотографии, которые мы подарили ей, когда Бар был щенком?

— В кабинете, наверное, — ответил Томас — Там, на полках… Думаешь, это хорошая мысль?

Нора уже была на полпути к гостиной.

— Не знаю, Томми. Я решила, что…

Конец фразы потонул в бульканье кофеварки.

Немного позже он нашел ее в кабинете. Нора стояла перед постером с картой Земли: Британская Колумбия и Аляска сине-зеленым пятном выступали из-за ее плеча. Она смотрела в небольшой фотоальбом, будто изо всех сил старалась что-то там выискать. Быстро взглянув на Томаса, она закрыла альбом и почти благоговейно положила его на стол.