Одновременно вывалились две рещетки — спереди и позади. Озверевшие каторжники, огромные и жуткие в сгустившихся сумерках, вырвались в коридор. Горло Майкла захлестнуло обжигающей болью. Он бросил шокер, обеими руками вцепился в удавку. Черная фигура перед ним. Молния по нервам, дикая боль в паху. Потом — в сердце. И еще раз, еще…

…Он очнулся в лазарете. На койке рядом сидел Никитенко в больничной пижаме. Улыбающийся.

— Наши успели вовремя, — похвастался он.

Майкл прикрыл глаза. Сердце еще болело. О том, что мерзавцы натворили с его гениталиями, страшно было подумать. Он и не думал. Разряда шокера хватает, чтоб бабы месяц не снились.

Пострадал от собственного оружия, хмуро признал он. Хотя какое это оружие — шокер? Так, средство для воспитания. Их использовали преимущественно для вразумления истериков, расстроенных потерей свободы. Ну и, конечно, для наказания.

Самым частым нарушением режима была переписка между арестантами. Им запрещалось разговаривать и общаться иначе чем с соседом по купе. Но решетки позволяли высунуть руку наружу. При определенной невнимательности конвоиров заключенные могли обмениваться короткими малявами. Особого вреда от переписки не происходило, но распорядком запрещалось. Потому солдаты обычно пришпаривали неосторожно высунутые конечности шокером. Исключительно для острастки — дураку понятно, кто захочет, тот улучит момент.

Шокер был единственным видом оружия, положенным охранникам в вагоне. Из-за узости коридора риск, что заключенные попросту притянут конвоира к рещетке и обезоружат, увеличивался. А шокер — это несерьезно. Даже если выставить переключатель на максимум, парализует конечность на полчаса. В роте Майкла было двое дедов, любителей поиздеваться, — они так и делали. Каторжники их люто ненавидели и называли фашистами. А остальные ребята настраивали шокеры так, чтоб разряд причинял ощутимую боль, но не мучения. Ни к чему зверствовать. В России ты сегодня на конвое, а завтра под конвоем. Майкл об этом не забывал.

Сейчас умеренность спасла его самого. Лучше не представлять, что с ним произошло бы, выставь он переключатель на максимум. Его ведь саданули не только в пах, но и не менее двух раз — в область сердца.

— Как ты догадался? — Никитенко на месте усидеть не мог от любопытства.

— Не догадался. Увидел. — Собственный голос показался Майклу надтреснутым. Потрогал горло, обнаружил вспухшую борозду от удавки. Закашлялся. — Вода для клизмы не нужна, они ж поссать могут. Но непосредственно член в жопу вставить не позволят, это опускалово. Кроме того, стоячим не поссышь, а мягкий не всунешь. У кого-то были игральные карты. Сворачивали их воронкой, засовывали и ссали друг другу в очко.

План, по мнению Майкла, был достаточно остроумен. Бежать из арестантского состава теоретически проще, чем с каторги. При посадке шмонают не так строго, пилку пронести можно. Но подточить решетки мало, потому что вагон заперт. У конвоиров ключей нет, они, заступая на пост, их снаружи в специальный шкафчик вешают — чтоб арестанты к решетке не притянули и ключи не отобрали. Так что каторжникам, чтоб выбраться, остается только прыгать в окна на полном ходу. При известном искусстве можно вылететь и отделаться синяками, а не сломанными костями. Но: выбить окна нельзя, они бронированные. Значит, надо заставить конвоиров их открыть. А для этого нужно как следует провонять тюрьму на колесах.

Майкл не знал, кто разработал этот план и как беглец убедил остальных ему помогать. Обещал вызволить всех? Не иначе. А как он собирался реализовать свою идею? Положим, две или три рещетки незаметно подпилить можно, но не все. Значит, арестанты надеялись взять отмычки у конвоира. Наверное, понятия не имели, что охране запрещено носить их с собой. Тут у них недоработка вышла. Да и набросились зря — окна-то были заперты. Майкл полагал, что у каторжников сдали нервы, когда он застукал парочку в седьмом купе. А может быть, они услыхали, как Майкл сказал Никитенко «дверь не запирай». Так-то проникнуть в служебное купе у них возможности не было — а вот если дверь открыта, то запросто.

«Боже мой, — страдал Майкл, — чего только люди со своим говном не вытворяют! Произведения искусства создают, теперь как оружие использовать научились… Осталось только сделать из дерьма философию, и можно смело утверждать, что людям мозги не зря были дадены…».

Обосравшийся вагон расформировали, раскидав арестантов по всему поезду. Вслед за ними распространился запах. Амбре чувствовалось даже в закрытом вагоне, где отдыхал конвой.

Майкл стоял у открытого окна. Гадостные ароматы нисколько его не раздражали. Он ловил себя на желании высунуть голову в окно, подставить лоб упругому ветру. Устав запрещал детские выходки, поэтому Майкл косил одним глазом в сторону унтер-офицерского купе. Убедившись, что начальство скрылось за дверью, немедленно и с наслаждением нарушил Устав.

Он вытянул шею, стараясь вывернуться и увидеть небо, не спрятанное за бронированным пыльным стеклом вагонного окна. Небо неподвижно висело над саванной, в свете звезд казавшейся не рыжей, а серебристой. Звезды были чужими.

Когда-то Силверхенд, будучи крепко пьяным, проболтался Майклу, что русские — не миф. Они первые синтезировали «третий изотоп», используя его в качестве источника энергии для Щита. Что такое Щит — Силверхенд не знал. Да и неважно это было, когда адмирал пиратской флотилии откровенничал со своим пилотом, счастливо вызволенным из «Вечного солнца».

Русские включили свой Щит, говорил Силверхенд. И провалились в параллельную Вселенную, оставив за собой несколько летных коридоров. По ним они иногда проникают в старую Вселенную, чтобы раздобыть немного «третьего изотопа», ну, и узнать последние новости. Возвращаться не собираются. Зачем? У них там целый мир. А Силверхенд ворует и продает им «третий изотоп». Он вообще им сочувствует. Чего б не сочувствовать, если он женат на русской? Нормально женат — зарегистрировал брак в имперском реестре и обвенчался с любимой в православной церкви. Все честь по чести. И две дочки у него растут. Двойняшки Анька и Машка.

Потом пират сказал такое, от чего Майкл протрезвел и запросился в ту жутко секретную команду, которая возила русским «третий изотоп». Силверхенд, приняв на грудь лишнюю рюмку, пьяненько засмеялся и признался, что женился на… матери Майкла. Он отбил ее у Железного Кутюрье. «Ты, парень, смело называй меня папашей, — добавил Силверхенд, хлопнув офонаревшего Майкла по плечу. — Уж я-то с тобой точно не поступлю, как этот мерзавец. Я тебя, знаешь, местами где-то даже люблю. Как сына, которого у меня уже не будет», — тут пират уронил буйную голову на руки и горько заплакал.

Наутро выяснилось, что пират расчувствовался, но помнит все до последнего слова. И Майкла он в секретную команду перевел. Удовольствия от пролетов на ту сторону Майкл не получал: координаты «коридоров» были зашифрованы и введены в автопилот, который работал весь путь. Строго говоря, роль экипажа сводилась к тому, чтобы следить за роботами, а по прибытии сдать груз. Майкл ходил на Землю-2 пятнадцать раз, изнывая от рутины — старт, анабиоз, пробуждение, посадка, космодром, мотель, опять старт, анабиоз, неделя гульбы на базе, старт… А потом на местном космодроме что-то взорвалось, и Майкл не смог улететь. Подумал — и остался навсегда.