– Здравствуйте, госпожа Пинкертон! Мое почтение! – сказал я и приветственно помахал ей рукой, словно мы были двумя приятелями, которые встретились в поезде. Однако, когда Мак-Маон стал спускаться по лестнице, возникли некоторые неудобства. Мне казалось, что меня погрузили на горб верблюда. Оказавшись на улице и отойдя на почтительное расстояние от дома, наш спаситель положил нас на землю. Я так и лежал распростертый на земле, потому что был слишком пьян. Сердобольные соседи помогли мне сесть, но на самом деле ничего страшного со мной не происходило – просто меня тошнило.

Вдруг бомба взорвалась, в небо взметнулось иссиня-черное облако. С того места, где мы находились, было прекрасно видно, как наш пансион взлетел на воздух. Но этим дело не кончилось. Под тяжестью обломков четвертый этаж провалился на третий. Третий – на второй, а второй – на первый. В результате здание сложилось, как гигантская гармошка.

Госпожа Пинкертон безутешно рыдала на груди господина Мак-Маона, который участливо обнимал ее и печально качал головой. Я не успел осознать масштаб трагедии и все еще продолжал смеяться. Откуда-то издалека до меня доносился голос госпожи Пинкертон, которая жаловалась на то, что потеряла в этой жизни все. Смех по-прежнему разбирал меня. Все потерять? Что мог потерять такой бедняк, как я, кроме старого граммофона и пишущей машинки? Тут мой смех оборвался. Книга!

Оригинал вместе с четырьмя копиями на папиросной бумаге остался в доме. Эта мысль моментально согнала с меня хмель. Я прыгнул на Мак-Маона, как тигр, и вцепился в его воротник:

– Господин Мак-Маон! Мы же все потеряли!

– Все, сынок, все… Но зато мы живы, – сказал Мак-Маон.

Его рук хватало и для меня, и для госпожи Пинкертон; обнимать нас обоих не стоило ему никакого труда. Я излил ему свою боль:

– Господин Мак-Маон! Книга осталась в доме!

– Книга? Какая еще книга?

– Моя книга! – в отчаянии закричал я.

Мак-Маон продолжал утешать госпожу Пинкертон.

Свободной рукой он по-мужски похлопал меня по спине и сказал:

– Не огорчайся, дружок. Ведь это же только книга. Другую напишешь.

Господин Мак-Маон не понимал меня. Независимо от того, хорошей или плохой была моя книга, мне оставалось совсем немного, чтобы закончить ее. К этому времени она превратилась для меня в некое подобие банка, куда я вкладывал все усилия своей души. Сейчас этот банк горел, а мне оставалось только смотреть на пламя.

Жители соседних домов наблюдали за происходящим с любопытством и не спешили нам помочь. Это был один из первых воздушных налетов, и лондонцы не предпринимали особых мер предосторожности. Случайное попадание бомбы в наш район казалось им скорее театральным представлением, чем трагедией. Не следует также забывать, что дом, который горел, им не принадлежал. Как я уже говорил раньше, это был огромный домище, который выделялся своими размерами среди соседних домишек рабочих. То, что горел самый крепкий дом во всем районе, придавало сцене опереточный характер.

Пожарные работали всю ночь. Жители пансиона терпеливо сидели на тротуаре на противоположной стороне улицы. Утром люди из соседних домов принесли нам одеяла, чай и печенье. Какая-то добрая душа протянула мне стакан горячего молока. Наверное, я, завернутый в одеяло, выглядел самым несчастным из всех. Я сидел, прислонившись к стене, и все еще не мог поверить, что потерял книгу, никак не мог. Вдруг мелькнула надежда. Один из пожарных шел по направлению к нам с каким-то свертком подмышкой.

– Мы нашли это в доме. Это принадлежит кому-нибудь из вас?

Заря не спеша разливалась по небу, и разглядеть этот предмет не представлялось возможным. По размеру и по толщине свертка мне показалось, что это была кипа листов, слегка обугленных по краям. Сердце у меня вздрогнуло. Бумага не так легко горит, как думают люди, особенно если речь идет о плотно связанном пакете. Я бросился к нему и схватил сверток обеими руками. Но то была не бумага, а деревяшка. Из дырки показалась голова черепахи.

– Мария Антуанетта! – воскликнула Пинкертонша и заплакала, на этот раз от радости.

Так же, как на свете бывают заколдованные дома, бывают и заколдованные книги. Все, начиная с черепахи Марии Антуанетты и кончая немецким кайзером, словно сговорились сделать так, чтобы я никогда не закончил свое произведение. Я погрозил кулаком в небо и заорал:

– Пусть Господь поразит Германскую империю! И ее кайзера! И его аэростаты!

В этот момент появился почтальон на велосипеде. Он стал спрашивать о чем-то соседей, а когда один из них указал на меня пальцем, подъехал ко мне и сказал:

– Господин Томас Томсон? Это вы? Нам стоило большого труда найти вас.

Я не обращал на него внимания, продолжая проклинать Центральные Державы.[7]Но почтальон требовал, чтобы я расписался.

– Теперь вы сможете делать кое-что получше, чем ругать немцев, – сказал он мне весьма любезно. – Вы сможете убивать их, сколько вашей душе будет угодно.

– О чем вы говорите? – пробормотал я. – И где я должен расписаться?

– Это повестка о призыве в армию.

На следующий день я должен был явиться на сборный пункт. Согласно одному давнему закону, который стали вновь применять с началом войны, бывшим воспитанникам казенных детских приютов вменялось в обязанность служить в армии, чтобы возместить затраченные на их воспитание государственные средства. Меня разыскивали с самого начала военных действий. И хорошо еще, что не сочли дезертиром, а не то пришлось бы отвечать перед законом. Какими бы абсурдными ни казались события тех дней, уже через трое суток после получения повестки я носил солдатскую шинель. У меня даже не было времени зайти к Нортону. Думаю, что это к лучшему. Я написал ему записку, где объяснил мое неожиданное превращение из человека гражданского в военного. О гибели книги я не упомянул. С Гарвеем мне даже не удалось попрощаться.

От удара тектона Маркус едва не потерял сознание. Если выразиться точнее, в голове у него помутилось. Он вдыхал отравленный воздух шахты, а противник продолжал лупить его, словно желая раздробить череп жертвы. Гарвей начал бредить. Сознание своей вины и воспоминания детства перемешались в его мозгу, и вот уже тектон, сидевший у него на плечах и давивший ногами на его грудь, из подземного пришельца превратился в медведя Пепе. Он вернулся из загробного мира и хотел наказать Маркуса за то, что тот выдал его властям маленького городка в Уэльсе. Медведь Пепе говорил: «Ты знаешь, как они со мной поступили, Маркус? Хочешь узнать, как работают машины на бойне для скота, когда их используют, чтобы снять шкуру с медведя?» Потом медведь Пепе превратился в Годефруа-Пепе и спросил: «Ты знаешь, как они со мной поступили, Маркус? Хочешь узнать, как обращаются палачи тектонов с их пленниками?»