— Мэллит пришла меня проводить, — быстро сказал Иноходец.

Чужой побери этого Альдо! В первый раз в своей жизни Иноходец не обрадовался приходу друга, впрочем, Альдо этого не заметил. Принц особой наблюдательностью не страдал, а Мэллит видела лишь его, ей сразу стало не до Робера.

— Мэллит говорит, — кажется, ему удалось взять себя в руки, — что мы не должны отдавать ее соплеменникам все, что они хотят.

— А мы и не отдадим, — заверил принц, — но, сударыня, как я рад видеть вас. Вы в черном еще прелестней, чем в белом!

Леворукий и все твари его! Неужели он сам когда-то нес такую ничего не значащую пошлую чушь. А Мэллит слушает, и как слушает! Для нее слова, которые Альдо говорил и еще тысячу раз скажет, — откровение, святая истина почище Эсператии или что там есть у гоганов.

— Сударыня, вы пришли одна, но назад я вас не отпущу. Я провожу вас…

— Как будет угодно блистательному.

Роберу Эпинэ она не позволила идти с собой, и была права, но любовь убивает разум. Альдо позволено все, и один Повелитель Кошек знает, куда принц ее отведет.

— Робер, ты едешь завтра?

— Да. Утром.

— Я еще вернусь, но сначала отведу даму домой. Мэллит, вы пришли проводить моего маршала, давайте выпьем за его удачу.

Девушка опустила ресницы, что было истолковано как согласие, да это и было согласием. Прихоть Альдо для нее была высшим законом…

Робер молча поставил на стол три бокала, Альдо потянулся к корзине с бутылками, но отдернул руку, с удивлением глядя на ощерившегося Клемента.

— Крыса! — воскликнула девушка. — Она укусила блистательного?! Это — дурная примета.

— Ерунда, — засмеялся Альдо, зажимая ранку платком. — Это — приятель Робера. Маршал, раз такое дело, разливай сам и убери своего зверя.

Клемент убрался сам, на прощание щелкнув зубами. Обиделся. Эпинэ сунул руку в корзину и наугад вытащил бутыль. «Слезы девственницы», но Мэллит не должна плакать. Не должна, но заплачет, потому что любит всем сердцем, а Альдо просто забавляется. Не со зла, а потому, что рыженькая гоганни для него одна из очень многих. Робер не должен их отпускать вдвоем, но остановить их он не может.

— Второй бокал мы поднимем за нашу прекрасную гостью, — галантно произнес Альдо, — но первый за отъезжающего. Удачи тебе, Робер.

— Пусть твоя дорога приведет тебя в счастье, — очень серьезно добавила гоганни.

В счастье? Это вряд ли… Победа — это может быть, успех, чужая зависть, чистая совесть, богатство, почести, это все достижимо, но счастье?! Иноходец залпом выпил вино и грохнул бокал о стену.

— Так и будет, Мэллит! Так и будет!

Вороной Моро не обращал ни малейшего внимания на Баловника, а Рокэ на Дикона. Военный лагерь, откуда возвращался Первый маршал, находился неподалеку от Мерции, большой деревни, где в Карлов день проводились знаменитая ярмарка и карнавал. Дикон издали заприметил парящих в небе хвостатых воздушных змеев и услышал уханье барабана и завывание труб. Юноше ужасно захотелось свернуть к ярким, приветливым балаганам, но Ворону не было дела ни до желаний оруженосца, ни до чужого веселья. Ричард откровенно побаивался своего эра, хотя тот обращал на оруженосца куда меньше внимания, чем на своего коня. Это пренебрежение было еще хуже злой иронии, с которой Ворон держался с теми, с кем вообще изволил говорить. Ричард Окделл в их число не входил.

Общество маршала искупало лишь то, что во время дворцовых торжеств Дик мог видеть Катарину, но на этот раз королевы не было — на Малом Совете Меча женщины не присутствуют. Дикон простоял несколько часов за креслом Рокэ, выслушал доклады военачальников, но понял немного, так как голова Повелителя Скал была занята исключительно Ее Величеством. Ричард надеялся увидеть королеву хотя бы мельком во время вечернего пира, но Рокэ остаться не пожелал. Ричард не сомневался, что никаких дел у его эра нет, просто тому в очередной раз понадобилось показать, что ему никто не нужен.

Маршал свернул на главную улицу и поехал сквозь торопливо расступавшуюся толпу, Дику почудилось, что он слышит за спиной шепот: «Ворон». Что показалось Баловнику, осталось неизвестным, но окделлский жеребчик внезапно мелко затрясся и выпучил глаза.

Еще бы! Кругом было очень страшно. Ветер развевал яркие флаги и вымпелы, крутил вертушки, раскачивал спущенных с крыш на веревках лохматых соломенных демонов, среди толпы сновали люди в пестрых нарядах с нашитыми колокольчиками, трещали трещотками, гремели погремушками, а рядом что-то громко выло и стучало. Мало того, впереди показался огромный фургон, запряженный парочкой увешанных бубенцами мулов. Баловник встал как вкопанный, не обращая ни малейшего внимания на все попытки Дика его урезонить, а затем сделал отчаянный прыжок, чуть не размазав всадника по стене ближайшего трактира. Вывеска заведения тоненько и противно зазвенела под очередным порывом ветра, покатилось упавшее ведро. Бедняга Баловник подскочил на всех четырех ногах и резко попятился, едва не сбив с ног разряженную толстуху. Та заголосила. Окончательно перепугавшись, жеребец огромными прыжками помчался назад, в поля.

Растерявшийся Дик выпустил поводья, и вконец очумевший конь сломя голову полетел вперед к маячившему на горизонте лесу, но на полпути передумал и вскинулся на дыбы, молотя по воздуху передними ногами. Юноша изо всех сил вцепился в гриву, думая лишь о том, как удержаться в седле, а затем в уши ударил стук копыт и холеная рука перехватила уздечку Баловника у самого мундштука. В Вороне лживым было все — даже его утонченность. Конь, не посмев воспротивиться стальной воле и стальной руке властителя Кэналлоа, послушно опустился на ноги и замер, дрожа всем телом. Рокэ отпустил жеребца и засмеялся.

— Что надо сказать, юноша?

— Благодарю, эр Рокэ, но я бы справился.

— Эта лошадь слишком молода и дурно выезжена, вам нужна другая.

— Это лошадь из Надора…

— Я так и думал. Можете оставить ее, как память, но ездить на такой дряни мой оруженосец не будет.

— Эр Рокэ, — вообще-то Ричард не собирался никуда идти, но гордость требовала сказать хоть что-нибудь, — могу я сегодня быть свободен?

— Разумеется, — пожал плечами Ворон, — но завтра в семь пополудни извольте ждать меня в вестибюле. Вы мне понадобитесь.

Наль, увидев родича, удивился и не слишком-то обрадовался. Дикон понял, что кузен собирался провести вечер по-своему, но деваться юноше было некуда, разве что бесцельно шататься по Олларии, что ему строго-настрого запретил кансилльер. Вернуться в особняк Алвы Дик не мог, так как объявил, что у него много дел и он придет поздно, а подавать повод для насмешек не хотелось.